Читать книгу - "Левиафан - Пол Остер"

* * *

В день, когда мы познакомились, валил снег. Прошло больше пятнадцати лет, а кажется, это было вчера. Многое забылось, но свою первую встречу с Саксом я помню во всех деталях.

Дело было в субботу, конец февраля — начало марта, в одном из баров в районе Вест-Виллидж, куда нас позвали на встречу с читателями. Имя Сакса тогда мне ни о чем не говорило, а женщина, которая меня пригласила, была немногословна: «Он пишет романы. Его первая книга вышла пару лет назад». Она позвонила мне в среду, за три дня до чтения, и в ее голосе звучала паника. Поэт Майкл Палмер, который был заявлен в программе, внезапно изменил свои планы, и она очень надеялась, что я его заменю. Просьба была не вполне корректная, но я ответил согласием. На тот момент я не мог похвастаться внушительным послужным списком — шесть-семь рассказов в скромных журналах да десяток статей и рецензий, вот, собственно, и всё, — и народ, мягко говоря, не выстраивался в очередь, чтобы послушать какой-нибудь мой опус. Я принял приглашение растерянной женщины и следующие два дня уже сам провел в состоянии, близком к панике, судорожно перебирая свой жалкий архив в поисках вещи, которую было бы не стыдно прочесть перед большой аудиторией. В пятницу я зашел в несколько книжных магазинов за романом Сакса — прежде чем знакомиться с писателем, не мешает ознакомиться с его творчеством, — но весь тираж был распродан.

Так случилось, что в ночь на субботу со Среднего Запада пришел мощный циклон, и к утру снегу навалило по колено. Следовало, конечно, связаться со звонившей мне женщиной, но я сдуру не спросил номер ее телефона, и в час дня, не дождавшись от нее отбоя, понял, что надо поторапливаться. Я надел пальто и галоши, сунул в карман рукопись нового рассказа, вышел на Риверсайд-драйв и двинулся в сторону станции метро на углу 116-й стрит и Бродвея. К тому времени небо немного расчистилось, но мостовая и тротуары все еще были завалены снегом, и улицы обезлюдели. У обочины, безнадежно утонув в сугробах, сиротливо стояли брошенные легковушки и грузовики. Изредка мимо проезжал какой-нибудь смельчак, но стоило ему резко затормозить на светофоре, как машина становилась неуправляемой. В другое время эта катавасия меня бы позабавила, но холод был такой, что я не мог высунуть носа из-под шарфа. Весь день температура неуклонно падала, воздух обжигал легкие, а шквальные порывы ветра с Гудзона буквально подталкивали меня в спину. До метро я доковылял, не чувствуя рук и ног. Как ни странно, поезда ходили, из чего я сделал вывод, что и читка состоится. Я купил жетон и вышел на платформу.

Когда в начале третьего я вошел в «Таверну Нэша» и мои глаза привыкли к темноте, я не увидел там ни одной живой души. За стойкой бармен в белом переднике, грузноватый мужчина лет сорока, методично протирал рюмки красным полотенцем. В его взгляде я прочел легкую досаду, как будто мое неожиданное появление нарушило его одиночество.

— Скажите, здесь должно состояться литературное чтение? — спросил я, чувствуя себя круглым идиотом.

— Отменили, — услышан я в ответ. — Не видите, что творится? Стихи — дело хорошее, но своя задница дороже.

Я сел за стойку бара и заказал виски. Я продрог до костей, и, прежде чем снова выйти на этот холод, мне надо было хоть немного согреться изнутри. Напиток был божественный, и, осушив стакан двумя глотками, я заказал еще. Когда от второго стакана осталась половина, в бар вошел новый посетитель — высокий, чрезвычайно худой молодой человек с узким лицом и каштановой бородкой. Он потопал ногами на пороге, похлопал рукавицами и пару раз шумно выдохнул из легких морозный воздух. Он сразу обращал на себя внимание: этакая каланча, в побитом молью пальто и бейсбольной кепке «Нью-Йорк Нике», поверх которой намотан голубой шарф, закрывавший уши. Он был похож на человека, страдающего от зубной боли, или, скорее, на русского солдата в зимнем Сталинграде. А еще в нем было что-то от Икабода Крейна и Джона Брауна.[2]Эти два образа — один комический, второй трагический — родились в моей голове почти одновременно. Столь чудаковатый вид должен был порождать у всех насмешливые улыбки, но его пронзительные глаза сразу отбивали всякую охоту смеяться. За обманчивым первым впечатлением — долговязый баскетболист в странном прикиде — вас ждало открытие: от взгляда этого человека ничто не ускользало, а в его голове крутились тысячи шестеренок.

Окинув взором пустой зал, вошедший приблизился к стойке и задал бармену тот же вопрос, что и я. Ответ был более или менее таким же, только бармен прибавил, показав на меня пальцем:

— Этот тоже пришел послушать. Интересно, во всем Нью-Йорке нашлись сумасшедшие, не считая, конечно, вас двоих, кто по собственному желанию вылез из дома в такую погоду?

— Почему нас двоих? — возразил новоприбывший. — Вы, кажется, забыли посчитать себя.

— Ничего я не забыл. Не сравнивайте. Я обязан прийти, а вас никто не заставлял. Вот о чем я толкую. Если я не выйду на работу, то потеряю это место.

— Я тоже в некотором смысле вышел на работу, — сказал долговязый. — Мне пообещали заплатить пятьдесят баксов, а в результате я только зря прокатился на метро за собственный счет.

— Ну, если вы должны были выступать, тогда конечно, — согласился бармен. — Тогда это к вам не относится.

— Остается один человек в целом городе, который без необходимости покинул теплое гнездышко.

Тут и я подал голос:

— Если вы обо мне, то, считайте, в вашем списке никого не осталось.

Замотанная шарфом голова повернулась в мою сторону, и я увидел широкую улыбку.

— Так вы, стало быть, Питер Аарон?

— Стало быть, — ответил я. — Из чего следует, что вы — Бенджамин Сакс.

— Единственньгй и неповторимый, — довольно хмыкнул долговязый. Он подошел к моему столику и протянул руку. — Рад, что вы пришли. Я тут кое-что из вашего прочел, и мне захотелось с вами познакомиться.

Так, пятнадцать лет назад, началась наша дружба — в пустом баре, где мы поочередно поили друг друга, пока у нас не кончились деньги. Продолжалось это часа три, а то и все четыре, потому что, когда мы наконец оторвались от стойки и на нетвердых ногах покинули это гостеприимное заведение, уже стемнело. И как же невыносимо тяжело, зная, что Сакс погиб, возвращаться в тот день, когда он блистал умом и остроумием, не говоря уже о щедрости. Вопреки очевидному, мне трудно себе представить, что жизнелюб, сидевший со мной тогда в баре, и одинокий волк, убивший себя на прошлой неделе, — один человек. Каким долгим и мучительным, должно быть, стало для него это путешествие; от одной мысли к горлу подступает ком. За пятнадцать лет Сакс прошел свою голгофу, и в конце, скорее всего, он изменился до неузнаваемости. После такой дистанции разве вспомнишь, каким ты был в начале пути…

— Вообще-то я слежу за литературным процессом. — Он размотал шарф, стянул бейсболку и коричневое пальто до пят, свалил их грудой и сел на соседний табурет. — Две недели назад я про вас даже не слышал, и вдруг, какой журнал ни открой, везде вы! Сначала мне попался на глаза ваш отклик на дневники Хуто Балля.[3]Великолепное эссе, подумал я, живое и хорошо аргументированное, плюс отличное знание предмета. Не со всеми положениями я был согласен, но серьезность авторской позиции и доказательная база вызывали уважение. Этот парень, пожалуй, слишком уверовал в силу искусства, сказал я себе, зато у него есть собственная точка зрения, и ему хватает ума не считать ее единственно правильной. А дней через пять мне пришел по почте журнал, и я сразу наткнулся на ваш рассказ «Тайный алфавит» — о студенте, который обнаруживает послания некоего высшего разума на стенах домов. Он мне так понравился, что я прочел его три раза. «Кто этот Питер Аарон? — гадал я. — И где он прячется?» Словом, когда мне позвонила Кэти, как бишь ее фамилия, и сказала, что Палмер отказался от участия в чтении, я тут же посоветовал ей связаться с вами.