Читать книгу - "Горбатая гора - Энни Прул"

Что ему хотелось знать теперь, когда колеса его автомобиля стремительно летели по залитым гудроном трещинам и выбоинам дороги, а по заднему сиденью каталась траурная фетровая шляпа, так это, увел ли Ролло у старика эту девчонку — надел на нее седло и ускакал навстречу закату?

Автомагистраль, испорченная оранжевыми столбиками, заставлявшими машины двигаться плотными рядами, разрушила все его надежды на то, что поездка окажется приятной. Его «кадиллак», зажатый между полуприцепами с шипящими пневмотормозами, тыкался носом в огромные колеса, а в заднем окне маячил здоровенный грузовик. Мысли у него путались, словно бы гребень, который расчесывал их в голове, наткнулся на колтун. Когда пробка рассосалась, Меро попытался немного разогнаться, но его тут же притормозил патруль. Коп, прыщавый тип с усами и разноцветными глазами, спросил, как его зовут и куда он едет. А Меро даже не смог сразу сообразить, что он тут делает. Коп писал и трогал кончиком языка свои усы.

— На похороны, — вдруг выпалил он. — Я еду на похороны своего брата.

— Не волнуйся, дедуля, а то родным придется хоронить еще и тебя.

— Молчи уж, гнусный хорек! — сказал Меро, разглядывая выписанную плохим почерком квитанцию на штраф, но усатый был уже за милю оттуда: слинял, как когда-то много лет назад слинял с ранчо сам Меро.

Он ехал и смотрел сквозь исцарапанное лобовое стекло. Можно было тогда уйти как-нибудь и повежливее, но ощущение неотложности вдруг охватило его всего, как удар по плечу расходится по всей руке. Меро был уверен, что это женщина с лошадиными ягодицами и Ролло, который не сводил с нее глаз, и старик, который лакал свой «Эверклиэр» и ничего не замечал или делал вид, что ничего не замечает, — это они тогда сработали в нем, как ключ зажигания. У нее были длинные, с проседью косы; Ролло мог воспользоваться ими как поводьями.

— Так вот, — сказала она своим низким убедительным голосом лжеца. — Я расскажу вам, как дела на ранчо Тина Хэда пошли наперекосяк. Курицы буквально за ночь меняли цвет, телята рождались с тремя ногами, дети у него были пегие, а жена признавала только голубую посуду. А сам Тин Хэд никогда не заканчивал того, что начинал, всегда бросал работу на середине. Даже штаны у него были лишь наполовину застегнуты, так что его сарделька вечно торчала наружу У него все шло как кривое колесо из-за этой оцинкованной пластины, которая разъедала его мозг: и на ранчо у него все шло наперекосяк, и в семье. Но, — сказала она, — им нужно было что-то есть, всем нужно есть.

Я надеюсь, они ели пирожки получше тех, которые готовишь ты, вставил Ролло, которого страшно раздражало, что в пирогах с черемухой вечно попадалась куча косточек.

Женщинами Меро стал интересоваться через несколько дней после того, как старик однажды сказал: «Своди-ка этого парня наверх и покажи ему эти, как их, наскальные рисунки», — и кивнул головой на незнакомца. Меро тогда было лет одиннадцать или двенадцать, не больше. Они ехали вдоль речушки и спугнули пару уток; те полетели вниз по течению, а потом вдруг повернули назад; за ними погнался ястреб, он напал на утку со звуком, похожим на хлопок. Она упала между деревьями, в бурелом, и ястреб скрылся так же стремительно, как и появился.

Они взбирались по каменистым склонам, по слоям известняка, превращенным ветром в какую-то фантастическую мебель, в черствые, изъеденные корки хлеба, в разбросанные кости, в кучи грязных, измятых одеял, в белые крабовые клешни и собачьи зубы. Меро привязал лошадей в тени сосны и повел антрополога вверх, сквозь жесткие ветки церкокарпуса к отвесной стене. Над ними возвышались выветренные скалы, сияющие оранжевым лишайником, все в ямах и уступах, потемневших от тысячелетних испражнений хищников.

Антрополог ходил туда-сюда, пристально рассматривая каменную галерею красных и черных рисунков: черепа бизонов; строй снежных баранов; воины с копьями; индюк, вступающий в силок; сделанный из палочек человек вверх ногами, мертвый и падающий; красные руки; разъяренные фигурки с гребнями на головах — это, сказал антрополог, головные уборы из перьев, — огромный красный медведь, танцующий на задних лапах; концентрические круги; и кресты; и сетка. Ученый скопировал рисунки в свой блокнот, несколько раз при этом сказав что-то вроде «рубба-дубба».

— Это солнце, — пояснил антрополог, который и сам походил на незаконченный рисунок, и показал на мишень для стрельбы из лука; он тыкал карандашом в воздухе так, словно давил мошку. — Это атлатль, из которого ацтеки метали копья, а это стрекоза. А ну-ка, подойди сюда. Ты знаешь, что это такое? — Он дотронулся своими грязными пальцами до разорванного овала на скале, а затем опустился на карачки и показал еще такие же рисунки, несколько дюжин.

— Подкова?

— Подкова! — Антрополог рассмеялся. — Нет, мальчик, это вульва. Вот что это такое. Ты не знаешь, что значит это слово? Вот пойдешь в понедельник в школу и посмотришь в словаре. Это символ, — пояснил он. — Ты знаешь, что такое символ?

— Да, сказал Меро, — я видел, как в школьном оркестре музыканты били цимвалами друг о друга.

Антрополог рассмеялся, сказал Меро, что тот далеко пойдет, и дал доллар за то, что тот показал ему дорогу.

— Слушай, малыш, индейцы делали это точно так же, как и все остальные люди, — сказал он на прощание.

Меро нашел слово в школьном словаре и в смущении захлопнул книгу, но картинка сохранилась в его памяти (причем в сопровождении медных звуков военного марша) — непонятный, сделанный охрой рисунок на камне. И никакие живые примеры не победили впоследствии его уверенности в скрытой каменистой природе женских гениталий, чему доказательством была лобковая кость; исключением казалась только девчонка старика, которую Меро представлял стоящей на четвереньках; ее берут сзади, а она ржет, как кобыла, — это было все-таки плотью, а не геологией.

В четверг вечером, задержанный объездами и строительством, он смог добраться не дальше предместий Де-Мойн. Меро ночевал в комнате мотеля, сделанного из шлакобетонных блоков; он завел будильник, но собственное тяжелое дыхание разбудило его раньше, чем тот прозвенел. Он встал без десяти шесть, с пылающими глазами, посмотрел сквозь виниловые занавески на свою запорошенную снегом машину, вспыхивающую голубым под неоновой рекламой мотеля «НОЧЛЕГ… НОЧЛЕГ». В ванной он залил кипятком пакетик растворимого кофе и выпил его, не добавляя ни заменителя сахара, ни искусственных сливок. Ему хотелось кофеина. Ему казалось, что корни его мозга иссохли и превратились в труху.

Холодное утро, чуть падает снежок. Меро открыл «кадиллак», завел его и влился в поток транспорта — полуприцепы, двойные и тройные трейлеры. В красном свете фар он пропустил западный съезд с автомагистрали и попал на обшарпанные, грязные улочки, повернул направо и снова направо, ориентируясь на неоновое «НОЧЛЕГ», но оказалось, что он был не с той стороны автострады и реклама принадлежала другому мотелю.

Еще одна вонючая улочка привела Меро на кольцевую развязку, где пассажиры пили кофе из термосов и пирожки катались над приборной панелью. Проехав половину круга, он увидел въезд на автостраду, свернул к нему и врезался в грузовой автофургон, изукрашенный призывами: «БРОСАЙТЕ КУРИТЬ! ВАМ ПОМОЖЕТ ГИПНОЗ!». Сзади в него впили лея длинный лимузин, который, в свою очередь, схлопотал от зевающего гидроструйного оператора в рабочем пикапе.