Читать книгу - "В центре Вселенной - Андреас Штайнхёфель"

– Вот уж на что мне, откровенно говоря, плевать, – сообщает голос откуда-то из недр прилавка, что вполне соответствует холодному тону, с которым это было произнесено.

– Ты помнишь, что мне еще надо в библиотеку?

– Ни о чем другом и не думаю, дарлинг, – продолжает она, так и не показываясь на поверхности. – Посмотри, вот эта маленькая белая фигня – это что, брокколи?

Глэсс высаживает меня на площади перед ратушей, в крыле которой и разместилась библиотека. Вообще-то это не более чем большая комната, по неизвестной мне причине никогда не проветриваемая, которая вовсе не заслуживает столь громкого названия. Ее содержимое преимущественно составляют зачитанные романы и справочники и держащиеся на волоске книжки с картинками, пожелтевшие задолго до моего рождения.

Сколько я себя помню, хозяйкой этого богатства неизменно была Хебелер – странное полупрозрачное создание с остро торчащими скулами, выцветшая почти так же, как теснящиеся на шатких стеллажах переплеты. Ее черные, как смоль – как я полагаю, крашеные, – волосы неизменно зачесаны назад и убраны в неизменный, как сама вечность, пучок. Хебелер может подписаться под тем, что собственной персоной искоренила во мне всякую веру в существование гормонов, ответственных за выработку счастья в организме: если эта женщина когда-либо в своей жизни и улыбалась, то явно не в моем присутствии. Ее плотно сжатые губы открывались только для того, чтобы возвестить одному из редко забредавших сюда новых читателей, что он здесь не более чем гость, которому полагается самому возвращать книги на полки и в случае превышения срока выдачи рассчитывать на долгую и мучительную смерть. Она – самопровозглашенная муза библиотечного дела, и, кажется, только это и питает ее существование. Не знаю никого, кто был бы так убежден в собственной незначительности, как она.

Между полок скользит чья-то тень. Это довольно странно – обычно работа Хебелер заключается в терпеливом ожидании посетителей: когда я был маленьким, я частенько украдкой посматривал на нее, чтобы проверить, не покрылась ли она пылью. Еще больше меня удивляет то, что она не набрасывается на меня, как на страшного грешника, за то, что я задержал книги на пару дней.

– Простите, – пробубнил я, проследив за ее взглядом, сверяющим сроки на библиотечной карточке.

– Ничего страшного, – отмахивается она, прежде чем я успеваю закончить фразу. – Как будто они кому-то здесь срочно нужны! – и доброжелательно улыбается.

Она улыбается! Привычным, но необычайно одухотворенным жестом Хебелер ставит штамп возврата в мой читательский билет и небрежно отодвигает книги на край стола, бросив взгляд куда-то поверх моего плеча.

Я с любопытством оборачиваюсь и вижу, как между стеллажей проступает фигура Николаса. Вся кровь, какая только есть в моем теле, приливает к сердцу. Что бы там ни проступило на моем лице, кроме смертельной бледности, Николаса это заставляет улыбнуться.

– Привет, Фил.

– Привет, – выдавливаю из себя я.

За эти десять секунд в моей голове проносится по меньшей мере тысяча вариантов того, как следует себя повести. Однако выбрать из трех наиболее подходящих – просто отвернуться, убежать с оглушительным криком, сметая все на своем пути, или всего-навсего протянуть ему руку – я не могу, в то время как он сам кажется воплощением спокойствия и уверенности – собственно, а с чего бы ему быть неуверенным? – и смотрит на меня своими беспокойно-бодрыми темными глазами.

– Так что же, может, мне почаще здесь появляться? – вдруг выдает он.

Задним умом я понимаю, что это самая тупиковая ситуация со времен битвы при Литтл-Бигхорне, но все равно заставляю себя улыбнуться. На мгновение я чувствую облегчение и решаю принять правила игры.

– В самом деле, может быть, почаще? – вторю я ему.

– Так что же, может быть, и в самом деле? – он с улыбкой поворачивается к Хебелер. – Уж по крайней мере в течение ближайших трех недель, пока наша очаровательная леди будет в отпуске, а я буду ее замещать – куда, еще раз, вы отправляетесь?

На щеках библиотекарши проступают красные пятна, появляясь и исчезая, как волны на песке перед надвигающимся штормом, и она бормочет что-то неразборчивое, подозрительно напоминающее Антананариву.

– Прекрасный выбор, – одобрительно замечает Николас. – Вам понравится, я уверен, я там тоже однажды был.

Хебелер кивает, нервно сглатывает и неосознанно выпрямляется, неловко выпятив грудь, причем я за все эти годы не подозревал даже о ее существовании, а уж тем более о том, что она непропорционально пышная для такой хрупкой женщины, как она. Мне становится неудобно, что наше присутствие ставит ее в столь неловкое положение. Однако следующие слова Спринтера заставляют меня забыть о сострадании к другим и начать немилосердно жалеть самого себя.

– Где ты был на прошлой неделе?

– На прошлой неделе?

– И на позапрошлой. По четвергам, на спортивной площадке. – Он берет со стола одну из принесенных мною книг и раскрывает ее наугад. – Мне тебя не хватало.

Кровь, позорно спасшаяся бегством в бездонную глубину сердца, выстреливает оттуда, будто под ним взорвалась целая шахта с динамитом. Скрывать то, как я краснею, было бесполезно. Не хватало? Меня? Ему?

– Но я ведь… просто сидел, – пытаюсь я выдавить из себя что-то похожее на ответ.

– А, ну в таком случае… – он улыбается и смотрит мне прямо в глаза. Мне удается не отвести взгляд, но в любом случае взять свои слова назад я уже не могу. Даже если Николасу и не приходило в голову, что это из-за него я часами торчу на спортивной площадке, то трудно было представить способ сказать ему об этом более прямо. Я с трудом заставляю себя не прибегнуть к плану «Б» – пуститься в бегство и вылететь из библиотеки, исторгая из себя вопль первобытного ужаса: настолько мне хочется провалиться под землю прямо здесь и сейчас. Но земля не разверзается, а пытка не желает кончаться.

– Подожди меня послезавтра, договорились?

– Что?

– Подожди. Ты. Меня. Послезавтра, – продолжая улыбаться, повторяет он. Видимо, в его глазах я кажусь окончательным идиотом.

– Зачем?

– А почему нет? – пожимает плечами он.

«Все, конец», – пронеслось в моей голове, и оба полушария выключились. Я стою, словно громом пораженный, не слыша ничего вокруг, и понимаю, что не только на меня Николас производит такой эффект – что, впрочем, меня ничуть не радует. Во время нашего разговора Хебелер, уставившись ему в рот, ловила каждое слово с жадностью выжженной пустыни, на которую вдруг упали редкие капли благословенного дождя. И она это делала вовсе не из любопытства. В первый раз мне в голову приходит понимание того, что Николас обязан своей переходящей все границы популярностью не только своим успехам в спорте, но и тому, что обладает почти магнетическим воздействием на окружающих людей. В эти черные глаза, черные волосы, легкую тень улыбки на губах можно упасть, как в черную дыру, и никогда уже не найти путь назад. И средоточием ее является именно эта улыбка, от которой начинаешь зависеть всей своей сутью, как от тяжелого наркотика.