Читать книгу - "Полет совы - Михаил Тарковский"

Еда была вкуснейшая, и я не мог удержаться и с удовольствием отведал и пельменей из смеси щуки и налима, и овощного горлодёра.

— Тоня, а груздочки-то где у нас? — сказал Костя, смолотив тарелки три.

— В холодильнике снизу… А вот вы, Сергей Иванович, как учитель литературы, объясните нам, может, мы чего-то не понимаем? — Она говорила неторопливо и не то с иронией, не то намёком на насмешку или, наоборот, серьёзно, как в школе учитель, я понять не мог. И с интонацией человека, который уверен в своей правоте и пытается тебя проверить. — Ведь литература учит нас? Чему она нас учит?

Я изо всех сил подумал, что русская литература, младшая сестра молитвы, учит быть сдержанным.

— Причём мы-то от всей души, — продолжила Тоня, возвращаясь к расчётолюбивым соседям. — Мы на благодарность не рассчитывали…

— Да они тоже, может, от всей души! — сказал я как можно доброжелательней.

— Ну как? — раскладывала она по полочкам. — По-моему, такие блинчики означают: вот вы нам помогли, мы вас отблагодарили, и всё, нас не трогайте — отвяньте, нам чужого не надо. Мы не какие-нибудь прохиндеи. — Тоня округлила глаза: — Понимам.

— А мне нравится, когда мне блинчики принесут! — сказал Костя, сморщив нос.

Будучи деятельным и словоохотливым на дворе в работе, сейчас он просто одобрительно сидел, изредка вставляя что-нибудь несуразное. Выражение его лица означало довольство, что все сидят за его столом, что всё это его детище, как и нарта, и баня и сруб, и то, что так спокойно и справедливо говорит Тоня, тоже его хозяйство.

— Ну так что же? — сказала Тоня. — Рассудит нас великая русская литература?

— Я думаю, да. Она скажет, что вы людям помогли и что они вас отблагодарили. И что у благодарности два мотива: от чистого сердца и от желания закрыть счёт. Да? Два мотива. И что вы… напели второй. То есть попросили счёт. Мне кажется: раз помогли один раз, то помогите и следующий. В сказках так, кстати, часто: выполнил причуду чью-нибудь, а тебе — полцарства… За то, что не стал считаться… Да и почему вы отказываете им в бескорыстии? Может, это гордыня? Я дала бескорыстно, а они отдали корыстно. Согласны?

— Да, да, я слушаю, — как-то торжествующе распахнув глаза, говорила Тоня.

И было непонятно, что значит это торжество: она так и думала, что я скажу эту ересь, или, напротив, рада, что делю её точку зрения. И не спешила отвечать. Но резать она перестала и замерла с ножом.

— Тем более блинчики приносит женщина. Хранительница очага, так сказать. Благодарит чем может. Женское стремление к порядку. Она же земными понятиями орудует. Это мужику дороже, чтоб его в жмотстве не заподозрили… Я вот взял у соседа напильник, а он рукой махнул: отдашь, когда будет. Меня это, кстати, тяготит. Мне проще ясность. Хотя каждый помог чем мог. Ну что, не так разве?

— Ну, пока я поняла, что бабы… существа приземлённые.

— Тоня, извините, если не то сказал. Но я-то вас понимаю. И что когда явный расчёт, будто пропадает что-то. Не могу объяснить, но осадок есть. Хотя… Тоня, вам приходилось общаться со старообрядцами?

— Конечно… Архаичные уклады… Костя с ними вечно носится. Когда мы жили в Николаевском, они всё время у нас останавливались. Местные не очень их: «Мохнорылые…» Он даже одному за это по морде дал.

«Архаичные уклады» она произнесла так, будто термин всё объяснил.

— Я отлично дерусь, — сказал Костя.

А я продолжил:

— Я вот насчёт посуды… Вы ведь останавливались у староверов?

— Конечно, — сказал Костя.

— И вас кормили на убой. А вот ваша посуда для них мирская. Вас не беспокоит, что вас они кормят, а вы-то их не можете угостить, когда придут? Другая крайность… Ведь с позиций добрых отношений-то это больше должно вас беспокоить, чем соседка с блинчиками. И вообще выходит, вам то навязывают спасибо, а то не дают это же спасибо сказать! Вас спасибами просто заваливают, а тратить-то не дают! От ведь как! Представляете, сколько этих… спасиб должно у вас накопиться в хозяйстве! — наконец-то я нашёл ноту, способную противостоять Тониному наступательному занудству. — Целый склад спасибного материала… Натуральное затоваривание! Так что, Тоня, — я сменил шаг винта, — может, и не стоит переживать? Вот видите, какой сложный наш русский мир!

Тоня улыбнулась, но я так и не понял, удалось ли мне её расшутить, свернуть с серьёзно-загадочного тона, который появлялся особо настойчиво, когда она что-то резала.

— А мы бы могли в любой стране жить, — бодро вывез Костя.

А я уже не мог остановиться:

— А если речь о жизни идёт, а не о блинчиках? Кто-то тонет. Один спасает, потому что так принято, дескать, сам могу в беде оказаться. А у другого инстинкт — спасать. Всегда два объяснения — по сердцу и по расчёту. Хотя это, может, и не расчёт, а христианское здравомыслие? И опять развилка! Наверное, на то и мудрость, чтобы, зная закон развилки, поступать по-человечески. Да и главное, не кто прав, а насколько ты любишь этих людей такими, какие они есть.

— Ну, вы знаете, про любовь здесь вообще речи не было, а шла речь о том, чтобы разумно выстраивать отношения. Разумно — это по правилам. — Тоня начинала хмуриться.

— Так они-то, соседи ваши, как раз и живут по правилам, а вы приехали и обижаетесь. Я и вас понимаю, и их. И что осадок есть…

— И что же с ним делать?

— Ну вы же хозяйка — должны знать. Выплеснуть…

— Хм-хм, — засмеялась Тоня с холодком, положила вымытую чеснокодавку на сушилку и села за стол.

Окунув картофелину в чесночное макалово, попробовала и восхищённо покачала из стороны в сторону головой. Потом снова медленно сказала:

— В общем, я поняла, что литература учит нас правильным вещам, любви там… добру. А вот сейчас идёт фильм по одной известной книге… А книга предлагает нам… застрелить сына. И вот вы… Говорите такие вещи справедливые… О том же добре… О мудрости… А мы знаем, что вы не такой уж и мирный: набросились вот на английский язык.

Её длинные ресницы были опущены. Ноздри тонко вздрагивали, и она чуть улыбалась. Я снова не понимал — это шутка, укор или эдакое… доверие меж свободными и сильными собеседниками.

— Жена, ну что ты пристала к гостю? Ему это в школе всё надоело… Я кором пошёл мешать, — по-местному сказал Костя и ушёл мешать собачье, которое варилось в огромном чане на костре. Чугунный этот чан от теста Костя приволок из разрушенной пекарни.

— Кором, — повторила Тоня, покачав головой, — совсем осельдючился… Эти собаки такие наглые. Крупу совершенно не выедают.

И вернулась к английскому вопросу:

— Да… Вы боевой, — говорила она неторопливо и будто размышляя над своими словами, перебирая их, протирая и расставляя на сушилку в одном значимом для неё порядке. — Помню, в детстве у нас всегда в школе одно говорили, а дома другое. Бабушка у меня была известным учёным, и понятно, что её многое вокруг не устраивало, вся эта тупость… И я, конечно, верила бабушке, но разрыв был в душе… И я от этого страдала и надеялась, что у моих-то детей по-другому будет. А тут вдруг то же самое — мы дома говорим, что надо языки учить, а в школе учитель: нет, не надо.