Читать книгу - "Познать женщину - Амос Оз"

Воображение рисовало, как детские пальчики быстро пробегают по его затылку и спине, легко пощипывая их, — так делала Иврия, когда хотела, чтобы ритм участился. И думая о руках Иврии, Иоэль посмотрел на руки Анны-Мари, нарезающие для него и брата треугольные куски пирога с сыром. И вдруг заметил на внешней стороне кисти несколько коричневых пигментных пятен, свидетельствующих о необратимом старении кожи. Желание разом улеглось, и вместо него пришли нежность, сочувствие, сожаление, и вспомнились рыдания, сотрясавшие ее несколько минут тому назад, и лица девочек и мальчика, которых лишились брат и сестра из-за своих бракоразводных процессов. Он встал и попросил его извинить.

— Извинить? За что?

— Пора уходить, — сказал он.

— Об этом не может быть и речи! — взорвался Вермонт, словно от нестерпимой обиды. — Никуда вы не уйдете. Вечер только начинается. Садитесь. Посмотрим что-нибудь по видео. Что вы предпочитаете? Комедию? Боевик? Может быть, что-нибудь погорячее?

Тут он вспомнил, как Нета не раз настаивала, чтобы он навестил соседей, и чуть ли не запретила сидеть дома в одиночестве. И сам себе поражаясь, произнес:

— Ладно. Почему бы нет? — И вновь опустившись в кресло, вытянув ноги и удобно устроив их на скамеечке, прибавил: — Не имеет значения. Все, что ни выберете, будет хорошо и для меня.

Сквозь паутину опутывающей усталости он уловил быстрый шепоток, прошелестевший между братом и сестрой. Она подняла руки, так что рукава кимоно распростерлись, словно крылья парящей птицы, и вышла. Вернулась она в другом кимоно, красном, и с нежностью положила руки на плечи брата, который наклонился, чтобы настроить видеомагнитофон. Закончив, он распрямился и пощекотал ее за ушком — так ласкают кошку, когда хотят, чтобы та замурлыкала. Рюмка Иоэля вновь была наполнена дюбонне, освещение в комнате изменилось, и экран телевизора начал подрагивать перед глазами. Даже если существует простой способ избавить хищника от страданий, освободив навечно прикованную к стальной подставке лапу, не разбивая и не причиняя боли, все еще нет ответа на вопрос: как и куда рванется зверь, у которого нет глаз. В конечном счете страдание коренится не в той точке, где лапа состыкована с подставкой, а в ином месте. Совсем как на том византийском рисунке, изображающем Распятие, где гвозди выписаны так, что видящему сердцем ясно: ни капли крови не пролилось из ран, и суть вовсе не в том, что тело освобождается от крестных мук, но в том, что юноши с нежным девичьим ликом ускользает из плена тела. И не надо ничего разбивать, причинять новые страдания и боль… Легким усилием Иоэлю удалось сконцентрироваться и восстановить в мыслях своих: «Поклонники… кризисы… море… И до города рукой подать… И стали плотью единой… И подул ветерок — и нет его…»

Встрепенувшись, он заметил, что Ральф Вермонт потихоньку улизнул из комнаты. И быть может, в это самое мгновение, тайно сговорившись с сестрой, подглядывает в замочную скважину или дырочку в стене, просверленную среди ветвей одной из елок декоративного леса. Не говоря ни слова, с детской непосредственностью Анна-Мари опрокинулась навзничь на ковер рядом с Иоэлем, охваченная страстью, готовая к любовной игре. Иоэль не был готов к такому — то ли из-за усталости, то ли из-за не отпускающей его тоски. Но, устыдившись своей слабости, он наклонился, чтобы погладить ее по голове. Обеими ладонями взяла она его жесткую руку и положила себе на грудь. Пальцами ноги потянула медную цепь, и лесной полумрак в комнате сгустился. При этом обнажились ее бедра. Теперь Иоэль уже не сомневался, что брат наблюдает за ними, что он соучастник. Но ему, Иоэлю, было все равно, и он повторял про себя слова Итамара или Эвиатара: «Что это теперь меняет?» Ее худенькое тело, ее ненасытность, ее рыдания, острые лопатки, выступающие под тонкой кожей, и в пылу самозабвенной страсти — неожиданные всплески целомудрия… В голове его вспыхивали и проносились позор в мансарде, колючки, опутавшие дочь и Эдгара Линтона… Анна-Мари шептала ему в ухо: «Ты такой чуткий, ты такой нежный». И в самом деле, с каждым мгновением ублажение собственной плоти теряло цену в его глазах, как будто плоть его отделялась от него и облекалась в плоть женщины, и он обращался с ней так, словно врачевал изболевшееся тело, успокаивал смятенную душу, словно спасал от страданий девочку. Все в нем — до самых кончиков пальцев — отзывалось чутко и точно. Пока она не прошептала: «Сейчас…» А он, преисполненный жалости и щедрости, почему-то ответил шепотом: «По мне…»

А затем, когда кончилась комедия, которая шла по видео, появился Ральф Вермонт и подал кофе с маленькими шоколадками, обернутыми в зеленую фольгу. Анна-Мари вышла и вернулась, на сей раз одетая в бордовую блузку и широкие вельветовые брюки. Иоэль взглянул на часы и сказал: «Друзья, уже полночь, пора спать». У двери Вермонты стали уговаривать его зайти снова, как только выдастся свободный вечер. И разумеется, приглашение относится и ко всем его дамам.

Ослабевший и сонный, шагал он к себе, мурлыча под нос старую, трогательную, некогда очень популярную во всей стране песенку, которую исполняла певица Яффа Яркони. На миг он прекратил петь, чтобы сказать псу: «Закрой пасть, Айронсайд» — и тут же замурлыкал снова. И вспомнил, как Иврия спросила: «Что случилось? С чего это ты такой веселый?» — а он ответил, что завел любовницу-эскимоску. Иврия рассмеялась и сразу же обнаружила, как страстно жаждет он изменить эскимосской любовнице с собственной женой…

В ту ночь Иоэль рухнул на кровать, не раздеваясь, и уснул, едва голова коснулась подушки. Он, правда, еще успел напомнить себе, что следует возвратить Кранцу желтый опрыскиватель, и подумать, что, возможно, вопреки всему стоит встретиться с Оделией и выслушать все ее жалобы, потому что приятно быть добрым.