Читать книгу - "Контрапункт - Анна Энквист"

Он страдал возрастным сахарным диабетом, сопровождавшимся или вызванным чрезмерным питанием, алкоголем, курением трубки и недостатком движения. От своего дома до работы он проделывал не более сорока шагов, и единственной физической нагрузкой был подъем по лестнице к органу. Почки не выдержали, кровеносные сосуды перестали справляться со своими задачами, а нервы, в особенности ценный зрительный нерв, расстроились. Его кровь была сладкой и вязкой, как мед. Ни сам Бах, ни его жена не подозревали о разрушении организма человека-атланта, поддерживавшего семью, город Лейпциг и всю музыкальную жизнь Европы. Он плохо видел — ему требовалось больше свечей.

Баха посетил английский окулист, целитель, разъезжающий по миру с чемоданчиком инструментов. Он поведал Баху о своих хирургических подвигах, подав надежду отчаявшемуся композитору. Операция стоила целое состояние, успех, казалось, был гарантирован. Врач в сопровождении двух ассистентов подъехал к дому Баха в коляске, размалеванной широко открытыми глазами. Анна Магдалена встретила его и проводила наверх, в библиотеку.

Женщину передернуло, но она не могла отогнать от себя зловещие мысли; ее зачаровал контраст между абстрактной, сублимированной вариацией 25 и совершенно конкретной болью жутчайшей операции. Она представила себе, как ассистенты придвинули к окну широкое кресло с подлокотниками и подложили под голову Баха подушку. Привязали ли они к креслу его руки кожаными ремнями? Как бы то ни было, маленьким ножом врач сделал несколько надрезов, сначала на одном глазу, затем на другом. Поскоблил щеточкой под роговицей и настоял на обильном кровопускании. После чего уехал, оставив обессиленного пациента в состоянии шока. Анну Магдалену рвало на кухне от увиденного зрелища, и она не смогла попрощаться с целителем. Через день повязку сняли, и на короткое время к композитору как будто вернулось зрение. Его шатало при попытке подняться, у него был землистый цвет лица, полностью отсутствовал аппетит — но он видел! Излечение, однако, оказалось временным. Глазного хирурга вызвали снова, и он вторично напал на Баха со своими скальпелями, крючками и скребками. В тот же вечер он покинул город. Это было 8 апреля 1750 года.

С тех пор Бах не вставал с постели. Его лихорадило. Он лежал в полной темноте. Перед смертью он попросил ученика исполнить ему хорал. В тексте хорала говорилось о предстоящей встрече с Творцом. Возможно, его близкие пели хорал на его смертном одре, на четыре голоса, и сопрано Анны Магдалены неуклонно взмывало вверх на фоне сопровождающих мужских голосов.

Верил ли Бах в эту встречу? По преданию, Бах умер «тихо и мирно», в восемь пятнадцать вечера. На улице было еще светло, но солнце уже готовилось к заходу. Несмотря на то что Бах жил в середине восемнадцатого века, он сохранил средневековое мировоззрение. Рационализм и эмпиризм не вписывались в его мышление, если это не касалось сочиняемых им фуг. Он был убежден, что у него есть защитник, обеспокоенный его судьбой. Во второй половине восемнадцатого века было проще, думала женщина. С наступлением эпохи Просвещения стало легче понять ход человеческой мысли. Смерть Баха попросту не укладывалась в голове, если только не вообразить его ребенком, который во имя жизни всецело полагался на родителей, воспринимая их как своих ангелов-хранителей. Как могло случиться, что умнейший композитор всех времен привнес эту детскую доверчивость в свое религиозное мышление уже в зрелости? К интеллекту, естественно, это не имело никакого отношения. Испокон веков, во всем мире, у всех народов люди создавали религии, понимая, что держать удар в одиночку слишком больно, что осознание своей бренности невыносимо, что бестолковость человеческого существования оскорбительна. В каком-то смысле поклоняться своим богам было нетрудно, ибо безграничная вера запрограммирована в мозгу как стратегия выживания, точно так же как способность учить язык или слышать музыку. И заманчива. Кому не хочется иметь всемогущего защитника, кому не хотелось бы, чтобы его видели свыше?

Женщина сыграла эту трагическую вариацию, стараясь прочувствовать каждый голос. Средний голос с его жалобными секундами. Неравнодушный бас. Раздробленная на куски, растянутая до предела мелодия в финале совершенно осознанно обрушивалась вниз. Жуткий диссонанс в последнем такте перед повторением второй части: фа-диез и соль, громко, одновременно, вплотную друг к другу, отстаивали каждый свое право на собственное решение.

Он должен был знать. Что это неправда, иллюзия. Если Бах был способен так отобразить в звуке отчаяние и одиночество, он знал, что спасения нет, что в конечном счете он был одинок.

* * *

В новом доме все по-другому. Он такой большой — в нем две лестницы, три туалета и множество комнат. Привычная мебель из старой квартиры выглядит в нем жалко и сиротливо. До школы далеко — дорога ведет мимо незнакомых полей и недавно посаженных кустарников. Каждое утро мать провожает детей в школу, придумывая названия окрестностям: где мы видели мертвого зайца; где растут грибы-зонтики; где застаивается дождевая вода. После уроков она поджидает детей в школьном дворе.

Отец уезжает в двухмесячное турне. Когда он вернется? К празднику Синтаклааса. Когда по пути из школы уже будет почти темно. Слишком много ночей, чтобы сосчитать. За столом они жмутся ближе друг к дружке. Няня приходит чаще обычного; хотя мать и меняет свой рабочий график, она не успевает отвозить и забирать детей из школы. Осень выдалась холодной. Мать осунулась. Она заставляет детей надевать зимние куртки, а сама бегает в хлопчатобумажном жакете. Она кашляет. Болит горло. Она не придает этому значения. Поднимается температура. У нее едва хватает сил, чтобы предупредить соседку и позвонить на работу, после чего она теряет сознание. Врач, глядя на испуганные детские личики, говорит:

— Ваша мама очень больна.

Дочь кивает и берет брата за руку. Ей уже семь, она уже умеет читать, в то время как брат еще ходит в подготовительный класс.

Машина «скорой помощи» заезжает на тротуар и останавливается прямо перед дверью. После того как мать уложили в кабину, машина осторожно поворачивает за угол. Дети стоят в дверном проеме, за ними потрясенная соседка.

— Я тебе сегодня на ночь почитаю, — говорит девочка.

Мальчик в ужасе молчит. Глаза как плошки.

Импровизация, помощь соседей, гегемония непредсказуемости. Дети ночуют в разных местах. Погода не улучшается. Мальчик отказывается носить другую одежду и неделями ходит в засаленном тренировочном костюме. Врачи в больнице не советуют детям навещать мать, пока не установлена причина столь высокой температуры. Но они все равно приходят к ней каждый вечер. Им необходимо удостовериться, что мать там.

По утрам соседка помогает детям одеться и собрать рюкзаки. Она провожает их до угла, где они сливаются с толпой учеников, идущих в том же направлении, что и они. В школе они ведут себя как ни в чем не бывало и лишь на переменах во дворе следят друг за другом внимательнее, чем обычно. Мальчик играет в футбол с друзьями, а девочка чертит мелками классики на асфальте. В школе уже днем включают свет; в подготовительной группе мальчик склеивает пароход, а девочка, зажмурив глаза, занимается математикой, старательно выгибая левую руку, чтобы не размазать цифры. После уроков все дети собираются в актовом зале. Завуч читает им вслух. Книга такая захватывающая, что никто не замечает бури за окном.