Читать книгу - "Великие мечты - Дорис Лессинг"

— Соглашусь с тобой.

— Юлия говорит, это потому, что ее — Филлиду — отослали в Канаду, когда началась война. Бедняжке, по-видимому, не повезло, семья, которая ее приняла, была не самая приятная. Она их всех ненавидела. И когда вернулась домой, то стала совсем другим человеком, так ее родители говорили. Они не узнавали дочь. Филлида уехала, когда ей было десять лет. Вернулась уже почти в пятнадцать.

— Что ж, остается только пожалеть ее.

— Угу. А потом еще такой подарочек в виде товарища Джонни! — Эндрю подтянул к себе поднос, встал, чтобы взять ложку, вилку и нож, сел и только окунул ложку в суп, как опять с улицы в дом кто-то вошел. Дверь у них за спиной с шумом раскрылась, и появился Колин, принеся с собой холодный воздух и ощущение темноты за стенами. Его несчастное лицо было для них как обвинение.

— Что это я вижу — еду? На самом деле еду?

Он немедленно уселся за стол и, схватив ложку, которую достал для себя Эндрю, принялся за суп.

— Ты тоже остался без праздничного обеда?

— Да. Мать Софи вдруг вспомнила, что она еврейка! Говорит, мол, какое ей дело до Рождества. Хотя раньше они всегда его отмечали. — Он доел суп. — Почему ты никогда не готовишь такую еду? — спросил он у Фрэнсис недовольно. — Вот это я понимаю — суп.

— Ты сам подумай: сколько перепелок мне придется приготовить для каждого из вас, с вашими-то аппетитами?

— Погоди-ка, — сказал Эндрю, — как насчет поделиться?

Он поставил на стол одну тарелку, потом вторую — для Колина — и еще одну вилку с ножом. Затем положил себе перепелку.

— Их нужно разогревать десять минут, — сказала Фрэнсис.

— Какая разница? И так вкуснотища.

Братья ели, соревнуясь друг с другом. Когда от перепелок остались одни косточки, ложки зависли над пудингом. И через полминуты он тоже исчез.

— А что, у нас будет настоящий рождественский пудинг? — поинтересовался Колин. — Без него Рождество не праздник.

Фрэнсис встала, сняла с верхней полки миску с пудингом, который тихонько там поспевал, и поставила его на плиту.

— Сколько ему готовиться? — спросил Колин.

— Час.

Фрэнсис выложила на стол хлеб, потом масло, сыр, поставила тарелки. От «стилтона» мгновенно не осталось и следа, и только тогда, отодвинув разоренный поднос, они приступили к еде как следует.

— Мама, — сказал Колин, — мы должны пригласить Софи пожить у нас.

— Но она и так практически живет у нас.

— Нет, я имею в виду пригласить по-настоящему. Тут дело не во мне… То есть я не хочу сказать, будто мы с Софи пара, совсем нет. Просто она не может больше жить дома. Ты не поверишь, какая у нее мать. Вечно рыдает, хватает Софи и говорит, что они должны вместе спрыгнуть с моста или принять яд. Представляешь: жить в такой обстановке? — Прозвучало это опять как обвинение в адрес Фрэнсис, и Колин, сам, услышав это, сказал уже другим тоном, почти извиняясь: — Если бы ты поняла, что это за дом… Хуже, чем средневековая темница.

— Ты знаешь, что я очень симпатизирую Софи. Но я не думаю, что ей понравится жить в цоколе вместе с Роуз или со всеми теми, кто решит разбить там лагерь. Я так понимаю, ты не планируешь поселить ее у себя в комнате?

— Э-э… нет, это не… Ничего такого. Но она могла бы пожить в гостиной, мы почти не пользуемся этой комнатой.

— Раз ты завязал с Софи, то можно теперь мне попробовать завоевать ее расположение? — спросил Эндрю. — Я без ума от нее, как всем, должно быть, хорошо известно.

— Я не говорил, будто…

И двое юношей в один миг снова стали мальчишками, начали пихать друг друга локтями, коленями…

— Счастливого Рождества, — сказал Фрэнсис, и они прекратили баловаться.

— Кстати, о Роуз: где она? — вспомнил Эндрю. — Неужели поехала домой?

— Конечно же нет, — ответил Колин. — Она сидит внизу, попеременно то заливается слезами, то делает макияж.

— А ты откуда знаешь? — спросил Эндрю.

— Ты забываешь о преимуществах прогрессивного обучения. Я все знаю о женщинах.

— Я бы тоже хотел это знать. Хотя полученное мной образование на порядок лучше твоего, в сфере человеческих отношений я неизменно совершаю ошибки.

— С Сильвией у тебя получается совсем неплохо, — заметила Фрэнсис.

— Да, но ее ведь не назовешь женщиной, правда? Скорее, она — это призрак убитого ребенка.

— Господи, ужас какой, — сказала Фрэнсис.

— Но как верно подмечено, — добавил Колин.

— Если Роуз и вправду здесь, то нам лучше пригласить ее подняться к нам, — вслух подумала Фрэнсис.

— Ох, может не надо? — протянул Эндрю. — Так хорошо посидеть en famille,[3]хотя бы раз.

— Я схожу к ней, — сказал Колин, — а не то Роуз примет слишком большую дозу и потом скажет, что это мы виноваты.

Он подскочил и унесся вниз по лестнице. Двое оставшихся за столом ничего не говорили, только смотрели друг на друга, слушая, как этажом ниже раздался вопль, вероятно приветственный, потом громкий рассудительный голос Колина, и наконец в кухню вошла Роуз, подталкиваемая Колином.

Роуз была сильно накрашена: жирная черная подводка вокруг глаз, накладные ресницы, сиреневые тени. Она была сердита, обижена и готова в любой момент пуститься в рев.

— Скоро будет готов рождественский пудинг, — сказала Фрэнсис.

Но Роуз увидела фрукты на подносе и стала разглядывать их.

— Что это? — спросила она агрессивно. — Что это? — Она взяла личи.

— Ты наверняка его пробовала, его подают в китайских ресторанах к пудингу, — сказал Эндрю.

— Каких еще китайских ресторанах? Я никогда там не была.

— Позволь мне. — Колин очистил личи. Ломкие фрагменты пупырчатой скорлупы обнажили жемчужную полупрозрачную плоть фрукта, похожую на маленькое яичко, которую Колин и вручил Роуз. Она проглотила его и сказала:

— Ничего особенного. Много шума из ничего.

— Этот плод полагается подержать на языке, нужно позволить его сущности проникнуть в твою сущность, — пояснил Колин. Он состроил глуповато-заносчивую гримасу и стал похож на судью, только парика не хватало. Затем он вскрыл еще один плод для Роуз и передал его ей, аккуратно держа между большим и указательным пальцами. Она посидела, перекатывая личи во рту, как ребенок, который отказывается глотать пищу, потом проглотила и заявила:

— Это все туфта.

И немедленно братья подтащили блюдо с фруктами к себе и поделили их между собой. Роуз смотрела на них, раскрыв рот. Теперь она действительно могла заплакать.