Читать книгу - "Булгаков и "Маргарита", или История несчастной любви "Мастера" - Владимир Колганов"

Надо признать, немало потрудился князь Сергей Николаевич ради учреждения Первой Государственной думы. Избрание в Думу народных представителей, причем без учета званий и сословий, он рассматривал как действенный способ избавиться от засилья лживой и корыстолюбивой бюрократии, которая «хозяйничает безнаказанно, по-своему прикрываясь… самодержавием». Значительна его заслуга в повышение роли самых разных слоев общества при решении государственных проблем — в этом он видел проявление истинного патриотизма:

«Патриотично ли реакционное стремление задушить, подавить, парализовать всякое самостоятельное проявление общественности? Очевидно, нет! А между тем в наши дни есть охранители, которые именно в этом полагают свой патриотизм…»

И вместе с тем, мало-помалу добиваясь проведения в жизнь своих идей, он с изрядной долей пессимизма оценивал нравственные качества людей, особенно выделяя озлобление, взаимную ненависть, которая разрасталась в обществе. Об этом и писал своему брату Евгению:

«Много сволочи есть на свете… Минутами даже самого себя спрашиваешь: сволочь я или нет? — Это чума нравственная какая-то!.. Мало, мало людей, которые не носили бы на себе печати звериной…»

Сергей Николаевич Трубецкой

Подобный критический взгляд на общество был характерен и для князя Евгения Николаевича Трубецкого. Особенно обострилось его отношение к тем, кто еще недавно правил и владел Россией, уже гораздо позже, после смерти брата, когда Евгений Николаевич оказался в Одессе, частично управляемой французами, частично — батькой Петлюрой, частично — черт-те кем! Вот фрагмент из его воспоминаний:

«Огромный ресторан Лондонской гостиницы, где я не позволял себе обедать, был всегда переполнен этими людьми, бывшими землевладельцами и богачами. Они просто не были в состоянии сократить свои привычки и жили мечтой о „здоровенном кулаке“, который вернет им их имения, жили изо дня в день, стараясь не приподымать завесу будущего. Мне становилось жутко на них глядя…»

Еще большая «жуть» накатывала на князя, когда он слышал об успехах большевистских войск:

«А мы прекрасно знали, что эти „наполеоновские войска“ на две трети состоят из сволочи…»

Понятное дело, что не мог писать иначе человек, всем сердцем ненавидевший большевиков, однако он вынужден был признавать, что и за белых воюют далеко не ангелы:

«С обеих сторон есть специалисты и любители этого дела. Мне называли имена двух выдающихся в этом отношении типов — девицы-большевички и офицера-добровольца. Большевичка медленно расстреливала офицеров из монте-кристо, пулька за пулькой, а офицер доброволец, расстреливавший сотни, иногда до расстрела пил чай со своей жертвой…»

Увы, но только в 1919 году князь постепенно стал осознавать то, о чем бы следовало задуматься гораздо раньше. Речь о том, как влияют на жизнь общества, с одной стороны, борьба за личную выгоду, а с другой — такие непопулярные в наши времена понятия, пожалуй, впервые появившиеся тогда в лексиконе князя, как «жертва» и «бескорыстные побуждения». Вот что он писал:

«Искатели выгод всегда идут за силой… Началом разложения общественного всегда и везде служит корысть, — забвение народного целого ради выгод личных и классовых. Есть только одна сила в мире, которая может победить это настроение: это жертва, высший подвиг бескорыстия…»

Князь, безусловно, не догадывался, насколько актуальны эти слова станут для не любимой им «Совдепии» уже через несколько лет, когда среди руководства страны и его представителей на местах стало все больше появляться той самой корыстолюбивой «сволочи». Что не сумело сделать Белое движение, со временем удалось облеченным властью лицемерам и мздоимцам.

Читаем далее:

«Человек, который руководствуется в своих действиях одними интересами, всегда может быть чем-нибудь куплен, а потому ненадежен для общего дела… В социальных отношениях интерес никогда не бывает первоисточником общественной силы. Таким первоисточником являются всегда бескорыстные побуждения. Чтобы национальное единство было крепким, необходимо, чтобы было ядро людей, готовых жертвовать всем для родины и не задающихся вопросом, выгодно или невыгодно быть патриотом…»

Любопытно было бы услышать реакцию на эти слова проповедников приоритета экономических интересов в жизни общества. Ну а за провозглашенный князем принцип, будто первоисточником общественной силы являются бескорыстные побуждения, он нынешними идеологами наверняка был бы подвергнут остракизму.

Особенно «апокалиптично» утверждение, что человек, заботящийся лишь о своей выгоде, может быть кем-то куплен. В наше время, когда в частных руках большие деньги, когда личные интересы негласно господствующей идеологией выдвигаются на первый план, принцип «ты — мне, а я — тебе» становится могильщиком любых, самых прогрессивных начинаний. Впрочем, от прогнозов я, пожалуй, воздержусь.

Надо признать, что анализировать прошедшие события князь умел блистательно, но вот предсказателем был скверным:

«Гибель большевиков и полное крушение большевизма — вопрос немногих месяцев, а может быть, и недель… Теперь, после взятия Харькова и Царицына, освобождение России — вопрос времени…»

В суждениях князя эмоции нередко превалируют над логикой. Вполне естественно, что религиозный философ не мог принять атеистических убеждений большевиков. Но вот разобраться в том, что движет этими «наполеоновскими» ордами, он, судя по всему, не пожелал. Однако интересно, в чем его желания:

«Несомненно, что в будущем государственная необходимость предпишет весьма суровые меры для подавления большевизма. Но прежде русскому человеку несвойственно было радоваться жестоким казням. А теперь беспощадная расправа с большевиками стала мечтою всякого русского обывателя. И к сожалению, чувство мести тут говорит громче и сильнее, чем сознание государственной необходимости. Потоки крови, которые прольются после восстановления порядка, без сомнения, превысят меру».

Чувство мести в этих нескольких строках и в самом деле вопиет. Но вот куда же подевался трезвый взгляд, «сознание государственной необходимости»? Это «сознание» должно было подсказать и ему, и брату еще в 1905 году, что стремление народа к равноправию, вне всякого сомнения, приведет к уничтожению власти землевладельцев и «высшего сословия». И если эту власть добровольно не отдать, катастрофа в России неизбежна. Даже брату Сергею с его отчасти либеральными идеями не приходило в голову — одними идеями не накормить народ. Нет, он носился с голубой мечтой сделать «науку реальной и живительной общественной силой, созидающей и образующей, которая простирает свое действие на все слои народа, поднимает и просвещает самые низшие из них». А ведь всего-то стоило понять, что, если не наделить крестьянина землей, плевать он будет и на идеи, и на это просвещение. И выберет самый радикальный путь, благо нетерпеливых глашатаев свободы и равноправия всегда хватает. Только вот сытый им внемлет не всегда.