Читать книгу - "Оглянись назад, детка! - Грация Верасани"

Мы сели в машину с двумя маленькими сумками, не имея ни малейшею представления, куда держать путь. Позже, в единственном открытом ресторане в Порто Гарибальди поели блюдо из рыбы, потом рассматривали в окно окутанные туманом лодки с женскими именами. Глубокой ночью мы растянулись на пухлой большой постели в гостинице «Лидо делле национи». Окна номера выходили на бассейн со множеством горок, трамплинов и усеявших дно листьями деревьев.

— Ты уже была здесь?

— Да, еще ребенком, летом.

Нахлынули воспоминания о соревнованиях по серфингу на озере; моя мать умиротворенно сидела на скамейке и улыбалась. Мы с Адой ели мороженое в маленьком баре у озера и бросали жетоны в музыкальный автомат. Нас не коснулась еще и тень печали, даже когда увидели, как мать закрылась в телефонной кабинке, чтобы кому-то позвонить.

В номере двадцать восемь мы занимались любовью, останавливались, снова начинали и говорили что-то хриплыми и сонными голосами.

На следующий день мы встали поздно и заплатили за номер.

Остановились на пляже. Воскресный день был серым и ветреным, и снова на память пришел теплоход «Дельфинус», с которого раздавалась заводная музыка филуцци. Теплоход приглашал на прогулку по устью реки. По с вином и пресноводной рыбой за двадцать тысяч лир. Мне и Аде так хотелось поехать, но мать не разрешила нам.

Внезапно снова вернулся страх, который у меня появлялся, как только я испытывала хоть каплю привязанности, симпатию к кому-либо.

— Все это доставляет только боль, — сказала я.

Андреа Берти завязал красный шарф вокруг горла, ничего не ответил, а только молча смотрел на море. Я дернула за рукав его твидовой куртки.

— Что такое?

— Ничего.

Он сжал своими холодными руками мои пальцы, но я увернулась.

— Пойдем.

Выходные кончились.

— До завтра, — с порога сказал Андреа.

Я нерешительно потянулась к его губам. На улице хлестал дождь, и я, неловко укрываясь от него, побежала к машине. Забравшись в салон, попыталась сжать дворники: дождь настойчиво стучал по крыше «Ситроена».

Оставив позади себя несколько ночных баров, я доехала до угла улицы Саффи и увидела, как трое обступили мужчину, который пытался трес нуть бутылкой толстого и волосатого типа Я замедлила скорость и высунулась в окно, не веря своим глазам: элегантно одетый Алессандро Даци, весь в крови, лежал на обочине дороги.

Я вышла из машины и подошла к нему. Даци схватил мою руку и поднялся с земли: его челюсть была вывихнута, под глазами синяки, он едва держался на ногах.

— Что это вам взбрело в голову? — крикнула я, как только мы оказались в машине.

В стельку пьяный, он едва шевелил губами. Всучив ему гигиеническую салфетку, я некоторое время наблюдала в зеркало заднего обзора за дракой, прежде чем включить двигатель. Пока я везла его домой, Даци говорил о своем втором разводе и о сети пиццерий, которые он довел до нищеты и банкротства. Винный перегар заполнил салон. Перед домом номер двенадцать по улице Гверрацци он открыл дверцу и произнес.

— Адвокат, я давно хотел вам сказать… Вы мне напоминаете одну девушку, подругу Анджелы.

Он собирался выйти, но я его удержала.

— Как ее звали?

Он молчаливо покрутил мокрый пояс пальто.

Я повысила голос и повторила:

— Как ее звали?

Он посмотрел в зеркало и жеманно осклабился.

— Здорово меня отделали, — хрипло произнес он, щупая челюсть.

Я с силой встряхнула его.

— Ада? Ее звали Ада?

— Ада? Прекрасное имя…

Я грубо вытолкнула его из машины, и он упал на мокрый асфальт.

Выйдя из машины, я спросила его угрожающим тоном:

— Вы были знакомы в Риме с Ад ой Кантини?

Даци чихнул и как припев несколько раз повторил имя моей сестры.

— Ада… Ада… Ада.

Я вытерла лицо рукавом ветровки.

— Вы подхватите воспаление легких.

Он открыл глаза и уставился на меня.

— Вы тоже.

Я оставила его стоять, а сама села в машину.

Я проснулась поздно, в двенадцатом часу, с таким чувством, словно и не ложилась спать. Трудно сказать, виноват ли в этом ночной дождь или что-то еще сделало меня уязвимой, но я чувствовала себя больной: горло горело, а кости ломило.

Я встала и оделась с мыслью, что для завтрака уже слишком поздно, и у меня одно желание — выпить. Я села в машину и через несколько метров остановилась перед церковью Сан-Джузеппе Лавораторе. Вошла, и мне хотелось смеяться, так как все напоминало молитву атеиста, человека, не способного не только избавиться от собственного скептицизма, но и жить без того, чтобы время от времени не лгать самому себе. Скудный запас сохранившихся у меня иллюзий растратился здесь, пока я зажигала две свечки по евро за каждую.

Я вспомнила свою злость, когда увидела Аду в мертвецкой со скрещенными, как у послушной девочки, руками.

— Надеюсь, ты покончила с собой не из-за неудач… — хотелось сказать ей.

Но что мне об этом известно? Я не так много читала Достоевского, чтобы понять самоубийство. Я знаю только, что смерть делает людей меньше. В гробу моя сестра казалась сантиметров на двадцать меньше.

В полдень я уже сидела в баре на улице Риццоли, деревянная стойка которого была заставлена пиалами с холодными мучными изделиями и соленым печеньем. Молодежь и люди постарше взгромоздились на табуреты, пили аперитивы, закусывая квадратиками пиццы и треугольным печеньем, усыпанным солью. Я взяла бокал джина с лимоном, меня сильно знобило.

Если это любовь… то налицо все ее симптомы. Любовь. Я всегда ее избегала Я считала, что любовь и я — вещи несовместимые, как экстремальный спорт: из-за чрезмерного эгоцентризма, из-за боязни пустоты, чтобы никогда ни о ком не сказать: «Он, еж был или будет моим». Но у меня ничего нет. Хотя это неправда. У меня роман с преподавателем Тима. Une amitie amourense. Вот именно, звучит не так сентиментальна.

Сегодня в агентстве у меня нет желания чем-то заниматься, поэтому я заказала архивные документы, чтобы немного отвлечься и скоротать время. Среди кучи документов на глаза попала папка Джулии Мандзони, женщины из Пезаро, которая приходила ко мне несколько лет назад. Ее муж был преподавателем на Международной интеллектуальной ярмарке науки и технологии, у них был шестилетний сын. Я помню, как эта бледная, тонкая женщина с желтоватыми, цвета соломы волосами и в больших солнечных очках, закрывавших половину ее лица, села в кресло. Она в нескольких сухих фразах сказала самое главное: муж бил ее и она боялась, что рано или поздно он станет избивать сына.