Читать книгу - "Достоевский. Энциклопедия - Николай Николаевич Наседкин"

надо полагать, разрешения, дала почитать и Девушкину (предупредив — «только не запачкайте и не задержите: книга чужая…») — книга эта всю душу Макара Алексеевича перевернула.

Правда, идиллия Девушкина насчёт Федоры даёт трещинку, когда он заподозрил, что это она подбивает Варю согласиться пойти в гувернантки, уехать в чужой дом: «Это блажь, чистая блажь! А что верно, так это то, что во всём Федора одна виновата: она, видно, глупая баба, вас на всё надоумила. А вы ей, маточка, не верьте. Да вы ещё, верно, не знаете всего-то, душенька?.. Она баба глупая, сварливая, вздорная; она и мужа своего покойника со свету выжила…» И чутьё Макара Алексеевича не обмануло — вероятно, именно Федора, разумеется, из самых лучших чувств, из любви к Варе, повлияла на её окончательное решение идти за господина Быкова замуж: «Чего же мне ожидать от грядущего, чего ещё спрашивать у судьбы? Федора говорит, что своего счастия терять не нужно; говорит — что же в таком случае и называется счастием? Я по крайней мере не нахожу другого пути…» На это бедный Девушкин отвечает с горечью: «А я-то на кого здесь один останусь? Да вот Федора говорит, что вас счастие ожидает большое… да ведь она баба буйная и меня погубить желает…»

Федосей Николаевич

«Ползунков»

Надворный (позже — коллежский) советник, прежний начальник Осипа Михайловича Ползункова; супруг Марьи Фоминишны, отец Марьи Федосеевны. Тёртый, судя по всему, калач: сумел не только выйти сухим из воды после ревизии, но и объегорить-наказать чиновника Ползункова, который на него донос накатал. В конце сообщается, что Федосей Николаевич у некоего Матвеева новый дом сторговал и получил повышение в чине.

Федосей Николаевич и Ползунков. Художник П. А. Федотов.

Федосья Карповна

«Как опасно предаваться честолюбивым снам»

Супруга Петра Ивановича. Не обнаружив мужа ночью в постели, она никак не хотела поверить, что он погнался за вором и устроила сцену ревности.

Федька Каторжный

«Бесы»

Беглый разбойник, бывший крепостной Степана Трофимовича Верховенского. На скандальном литературном празднике в пользу гувернанток какой-то «семинарист» из зала оконфузил Верховенского-старшего вопросом: «— Здесь в городе и в окрестностях бродит теперь Федька Каторжный, беглый с каторги. Он грабит и недавно ещё совершил новое убийство. Позвольте спросить: если б вы его пятнадцать лет назад не отдали в рекруты в уплату за карточный долг, то есть попросту не проиграли в картишки, скажите, попал бы он в каторгу? резал бы людей, как теперь, в борьбе за существование? Что скажете, господин эстетик?..»

Николай Всеволодович Ставрогин впервые сталкивается с Федькой на мосту, когда тот подлез к нему с предложением своих «убийственных» услуг: «Ни души кругом, так что странно показалось ему, когда внезапно, почти под самым локтем у него, раздался вежливо-фамильярный, довольно впрочем приятный голос, с тем услащённо-скандированным акцентом, которым щеголяют у нас слишком цивилизованные мещане или молодые кудрявые приказчики из Гостиного ряда. <…> В самом деле какая-то фигура пролезла, или хотела показать только вид, что пролезла под его зонтик. Бродяга шёл с ним рядом, почти “чувствуя его локтем”, — как выражаются солдатики. Убавив шагу, Николай Всеволодович принагнулся рассмотреть, насколько это возможно было в темноте: человек росту невысокого и в роде как бы загулявшего мещанинишки; одет не тепло и неприглядно; на лохматой курчавой голове торчал суконный мокрый картуз, с полуоторванным козырьком. Казалось, это был сильный брюнет, сухощавый и смуглый; глаза были большие, непременно чёрные, с сильным блеском и с жёлтым отливом как у цыган; это и в темноте угадывалось. Лет, должно быть, сорока и не пьян…»

Федька навёл ужас на весь город, даже церковь ограбил, но мало кто из обывателей догадывался, что многие свои разбойные деяния выполнял он по указу своего бывшего молодого барина — Петра Верховенского: убил брата и сестру Лебядкиных, поджёг шпигулинскую фабрику… Когда же попробовал угрожать самому «Петруше», то вскоре был найден за городом с пробитой головой.

В подготовительных материалах к роману этот персонаж именуется то Куликовым, то Кулишовым и прототипом его послужил реальный разбойник А. Кулешов (Кулишов), выведенный в «Записках из Мёртвого дома» под фамилией — Куликов.

Фелисата Михайловна

«Дядюшкин сон»

Мордасовская дама, одна из «врагов» Марьи Александровны Москалёвой. В одном месте Хроникёром упомянуто, что это была «смелая востроглазая дамочка, которая решительно никого не боялась и никогда не конфузилась». В другом месте пристёгнут к ней эпитет «дерзкая». Ещё сообщается, что Фелисата Михайловна чрезвычайно фамильярно держала себя с князем К. и «даже утверждала утром (конечно, не серьёзно), что она готова сесть к нему на колени, если это ему будет приятно». Ну а ещё из злой сплетни Софьи Петровны Фарпухиной становится известно, что её «босоногая Матрёшка» вовремя корову не загоняет, так что та мычит под чужими окнами — вот, мол, какая плохая хозяйка эта Фелисата Михайловна…

Феня

«Братья Карамазовы»

Горничная Аграфены Александровны Светловой — «молоденькая, бойкая девушка лет двадцати». Она внучка старой «больной и почти оглохшей» кухарки Матрёны (или дочь — в тексте романа встречаются оба варианта), которая также прислуживает Грушеньке и досталась ей от родителей. Феня — ближайшая и единственная наперсница хозяйки и в курсе всех её сердечных тайн. Феня до последнего не выдавала Дмитрию Карамазову, что Грушенька умчалась в Мокрое к своему пану Муссяловичу, из-за этого Митя, прихватив у них на кухне медный пестик, бросился с ним в дом отца — искать там свою любимую. Вскоре, появившись опять, уже с окровавленными руками, Митя в горячке чуть не задушил бедную Феню, и та вынуждена была выложить всю правду. Показания Фени впоследствии очень сильно навредили Мите.

Ферапонт (отец Ферапонт)

«Братья Карамазовы»

Монах, «противник-соперник» старца Зосимы. Повествователь выносит его имя в название 1-й главы книги четвёртой («Отец Ферапонт») и рассказывает о нём обстоятельно: «Старец этот, отец Ферапонт, был тот самый престарелый монах, великий постник и молчальник, о котором мы уже и упоминали как о противнике старца Зосимы, и главное — старчества, которое и считал он вредным и легкомысленным новшеством. Противник этот был чрезвычайно опасный, несмотря на то, что он, как молчальник, почти и не говорил ни с кем ни слова. Опасен же был он главное тем, что множество братии вполне сочувствовало ему, а из приходящих мирских очень многие чтили его как великого праведника и