Читать книгу - "Морган ускользает - Энн Тайлер"

– Ну, голубчик, это же естественное течение жизни, – ответила Бонни.

Морган смотрел на жену. Она сидела за кухонным столом, составляя список свадебных гостей. На стене за ней располагалось нечто похожее на вешалку для шляп – ряд коротких деревянных колышков. Когда где-нибудь в доме нажимали на перламутровую кнопку, в кухне звучал удар гонга и один из этих колышков поднимался, дабы привести в состояние готовности теперь уже не существующего слугу. Под каждым колышком висела пожелтевшая табличка с указанием комнаты, из которой послан сигнал, или (в случае спален) с именем. Мистер Арманд. Миссис Арманд. Мисс Кэролайн. Мастер Кит. Разглядывая эти таблички, Морган чувствовал, что рядом с его семьей в доме живет другая, помоложе и поизысканнее, эти люди скользят по коридорам, требуют чая или бутылок с горячей водой. Вечерами мать сидит в белом пеньюаре у огня и читает детям, расположившимся по бокам от нее. Мальчик и девочка, как опрятно. За обедом они обсуждают великие книги, а по воскресеньям принаряжаются и идут в церковь. Они никогда не ссорятся. Никогда ничего не теряют и не забывают. Позвонят и спокойно ждут. Они смотрят сквозь Гауэров, и лица у них мирные, восторженные, как у завзятых театралов, не обращающих внимания на мелкую суету в ряду перед ними.

– Мне хотелось бы пригласить тетю Полли, – сказала Бонни, – но ведь с ней придет дядя Дарвин, а он такой глухой, с ним так трудно.

Она посмотрела на Моргана через строгие очки в черной оправе – для чтения; Бонни начала пользоваться ими совсем недавно.

Он сказал:

– А если вдуматься, то и ты умерла.

– Я?

– Ну а где та девушка, которую я водил на прогулки? Я брал тебя за руку, почти у самого плеча, а ты оглядывалась вокруг и краснела, но ладони моей не снимала.

Бонни добавила к списку еще одно имя.

– Что-то не помню я пеших прогулок. По-моему, мы всегда на машине ездили.

Он провел пальцами по исподу ее руки у подмышки – самое шелковистое местечко. И зацепил тылом ладони тяжелую грудь. Бонни этого, похоже, не заметила. Она сказала:

– По счастью, у Джима родственников не много.

– Наверное, она выходит за него от безысходности.

Тут уж Бонни подняла на него взгляд:

– Но ведь ты все равно любишь девочек? Нельзя же разлюбить человека только потому, что он стал больше.

– Конечно, люблю.

– Однако не как прежде. По-моему, ты зациклен на внешности, я хочу сказать, на первом впечатлении, какое у тебя складывается о человеке. – Бонни щелкнула шариковой ручкой. – А кроме того, к чему забегать вперед? Не все же они выросли. Молли и Кэйт еще в школу ходят.

– Нет-нет, они скончались, как ни посмотри. Каждый вечер проводят вне дома, а куда уходят, чем там занимаются… их больше нет. – Он вдруг повеселел и разулыбался: – Ага, ну вот! Наконец-то одни, куколка моя!

Впрочем, и эта роль требовала слишком больших усилий. Подавленный, он подошел к плите, прикурил от горелки.

– Дом кажется таким дьявольски большим, нам следовало бы завести пылесос на собственном ходу.

– Тебе всегда хотелось иметь побольше кладовок, – напомнила Бонни.

– Девочки бросают на нас своих хомячков и разбегаются.

– Морган. Сегодня нас сидело за обеденным столом девять человек, считая твою маму и Бриндл. Когда я была маленькой, мы, если у нас усаживалось за стол девять человек, посылали в город за Мэтти Идой, чтобы она помогла нашей прислуге.

– Что нам следует сделать, так это съехать отсюда, – объявил Морган. – Мы могли бы подыскать себе загородный дом, а возможно, и попробовать жить с земли.

Он представил себя в сабо, в крестьянском комбинезоне из грубой синей ткани. Дом был бы однокомнатным, с огромным каменным очагом, плетеным ковром, тахтой под сотканным вручную покрывалом. В середине тахты вдруг запрыгала невесть откуда взявшаяся Эми в голландском чепце. Он поморщился и сказал:

– Уйду пораньше на покой. В сорок пять чувствуешь себя более старым, чем я предполагал. Уйду, и мы немного поживем для себя. Чем плохо?

– Послушай, не начинай ты строить еще один безумный план, – попросила Бонни. – На покой – да ты же загнешься от скуки. Почувствуешь себя бесполезным.

– Бесполезным? – повторил Морган. И помрачнел.

Но Бонни, уже осененная новой мыслью, примолкла, задумчиво постукивая себя карандашом по зубам. А потом спросила:

– Морган, как по-твоему, в наше время мать невесты все еще обязана давать ей наставления?

– Ммм?

– Я хочу знать, ожидается от меня, что я поговорю с Эми о сексе, или не ожидается?

– Бонни, тебе обязательно называть это сексом?

– А как его еще называть?

– Ну…

– Секс он и есть секс, ведь так?

– Да, но… не знаю…

– Нет, ты скажи, секс это или не секс?

– Перестань на меня наскакивать, Бонни, ладно?

– Так или иначе, – сказала она, возвращаясь к списку, – в наше время она наверняка рассмеялась бы мне в лицо.

Морган потер двумя пальцами лоб. На самом деле, вдруг пришло ему в голову, будь Бонни более серьезной, более ответственной, нынешние потрясения, глядишь, и обошли бы их стороной. Или, по крайней мере, отсрочились. Ему казалось, что она позволяет детям утекать сквозь пальцы, и причина тут была в свойственной только ей небрежной, беспорядочной, неосновательной манере поведения. Он вспомнил, как однажды, сопровождая шестиклассницу Кэйт с подругами на экскурсию в Вашингтон, она потеряла всю восьмерку своих подопечных в музее Смитсоновского института. Потом их нашли среди витрин, в которых были выставлены дикари, – детишки записывали рецепты изготовления высушенных человеческих голов. На ежегодный школьный пикник матерей-дочерей, куда все приходили с картофельным салатом и лимонадом, Бонни принесла пакет бигмаков и термос с шабли. Да, а как сокрушительно она воздействовала на любые механизмы? Ей стоило только сесть за руль – и машина тут же начинала распадаться: загорались предупредительные огоньки, из радиатора валил пар, глушитель отваливался, колесные колпаки укатывались во все стороны, лязгая по сточным решеткам и проваливаясь в ливневые коллекторы. Она всего один раз поворачивала направо – и указатель поворота отказывал навсегда. Чего же удивляться, что он проводил половину уик-эндов в гараже, лежа на спине! И все эти качества она передала девочкам. Во время первого данного им Эми урока вождения стекло левого переднего окна ушло в дверцу и вытянуть его оттуда никакими силами не удалось. Пришлось отдать машину в ремонт.

А еще сестра, которая с самого Рождества так из своего халата и не вылезла. Халат обвисал на ней, как лепесток старой орхидеи, увядший, прожилистый, издающий тяжелый запах. И у матери память все слабеет, хотя попробуй намекнуть ей на это, тут же разгневается. За ужином мать, чтобы доказать остроту своей памяти, кусками цитирует «Гайавату» или «Рубайят». «Приди, наполни чашу до краев!..» – вдруг ни с того ни с сего начинает она и стукает вилкой по своему стакану, а Бриндл говорит: «О господи, только не это», и все стонут и сбиваются в раздельные, беспорядочные кучки.