Читать книгу - "Как много знают женщины. Повести, рассказы, сказки, пьесы - Людмила Петрушевская"

– Я шел четыре часа.

– Как четыре?

– Я шел четыре часа.

– Но ты же отсутствовал двенадцать часов! И ты не был ни в одной школе! Мне звонили! И Наталья Петровна, и та новая классная руководительница! Что ты врешь-то?

Застывшее лицо.

– Я шел два часа до метро.

– До метро? Не смеши меня. Там пятнадцать минут!

– Я шел два часа до метро.

– И что?

– Там я катался.

– Ну.

– И потом два часа шел домой.

– Так. От метро, не притворяйся, тихим шагом пятнадцать минут. Километр! Два часа шел один километр? Что ты врешь?

– Шел.

– И он, видите ли, катался! Хорошенькое дело. Все бы так, на работу не ходить, не учиться, а вместо того кататься. Восемь часов подряд, это что?

Блестят глаза. Молчание. Ни шепота, ни единого слова. Оправдываться нечем, никакой логики.

– Вот что. Завтра ты пойдешь в школу. Хватит. Завтра у тебя что, алгебра? Нельзя пропускать, ты что! Алгебра! Мне алгебра после школы много лет снилась, что я пропускаю. Что три месяца пропустила. Это же такой ужас охватывал (засмеялась). Потом еще у тебя физика небось. Стихи учить. Как догонишь? Нет, дорогой. Каждый день это шесть-семь уроков! Нельзя, нельзя.

На это никаких возражений.

– Так что вот. Всё, спи.

Опять то же самое:

– Я не могу ходить.

– Завтра встанешь и пойдешь как миленький. Не надо мне тут притворяться. Такие пропуски будут, что потом не разгребемся. В твоих же интересах, пойми.

Молчание. Лицо худело прямо на глазах, обтянулось.

– Ну что с тобой? Ну что? Ну надо, надо, понимаешь?

Девочка в углу в своей кроватке молчала, притаилась. Явно тоже не спала. А ей в детский сад завтра.

– Мы с тобой Лизе мешаем. Она же тоже с утра должна на работу, да, Лиза? Все ведь встают и идут. Надо.

Ни звука из угла.

– Ну что, ну что? Что ты? Ну, спокойной вам ночи, приятного сна.

Не откликнулись. Обычно хором продолжали: «Желаем вам видеть осла и козла».

Поцеловала их. Холодный влажный лоб у него и теплый, потный у девочки.

Влажный холодный лоб. Ледяной.

Опять присела к нему на тахту.

– Завтра кататься на метро не будешь, хорошо?

Молчит.

Только бы не ответил это свое: «Я не могу ходить».

– Знаешь, вот. Завтра встанем и вместе поедем в школу. Ты увидишь, что все нормально, что ты все придумал. Я прослежу. Тебе, скажи, просто не нравится эта школа?

– Не знаю, – тихо просвистело в ответ.

– Ну там же твой Костик! Ты же так хотел туда! Слушай, давай пригласим его в гости, как раньше! Или сходите куда-нибудь вместе!

Он шевельнулся, как помотал головой едва-едва.

– Ну хорошо, сейчас ты устал. Завтра все будет нормально, вот ты увидишь.

Опять то же движение.

– Тебе что, там плохо?

Он открыл рот, потек его шелест:

– Сснаешшь… Я когда опассдываю, там в две-ряххх… Дежурные стоят ребята… Они меня не пускают, иди откуда пришшел… Потом вызывают других дежурных…

– Что, бьют?

– Иногда.

– Часто?

– Каждый день.

Так. Не давать ходу этому ужасу. Не воспринимать его! Как будто ничего нет.

Лучшая защита ребенка – это нападение на него.

– А ты почему опаздываешь? Ты же вовремя выходишь! У нас с тобой было все рассчитано! Ты сам виноват! Нечего на ребят сваливать! Они, конечно, будут издеваться, если каждый день ты опаздываешь!

– Я… Я говорил. Я больше не могу ходить.

– Выдумал. Чтобы оправдать опоздание. Я все поняла!

– Не могу.

– Всё, всё. Завтра мы поедем с тобой, я послежу, как ты идешь. Спи.

Он взял ее руку и беспомощно поцеловал. Губы сухие, как корка.

Она вышла, оставив дверь приоткрытой. В коридоре по заведенному порядку горел свет (чтобы им не было страшно).

Через час он начал страшно орать, не просыпаясь. Какой-то леденящий душу звериный вой.

Она его разбудила, дала попить воды, прижала к себе.

Лиза лежала тихо.

Что-то случилось ужасное.

Мальчик был средним ребенком в семье. Существовал уже печальный опыт со старшим мальчиком в школах. Приходилось ходить на родительские собрания и отвечать учительницам. Ребенка ненавидели. Его старались сбагрить, и дело докатилось до рабочего района и самой отпетой школы. Нигде не было спасу. Били, обижали, обвиняли (так виделось матери). Но он безропотно таскался туда, где его ожидали эти муки. Драться так и не научился. Не умел отметелить. Учителя обвиняли его, как ни странно, в том, что он слишком умный, видите ли. Старший тоже ходил в музыкальную школу, только по классу виолончели. Вот там его очень любили и прочили ему блестящее будущее. Туда он ездил охотно со своей бандурой, в толпе на троллейбусе. Справлялся сам. В конце концов как-то научился ладить с одноклассниками. Похоже было, что школьные бандиты его не очень терзали. Как-то он даже похвастался, что по чужим дворам может ходить безнаказанно, он знает таких людей, только назови имя, и т. д.

Но на это ушли годы. Чужак, чужак он был.

Была надежда, что и этот справится.

Младшего ведь тоже очень любили в музыкалке, у него тоже был абсолютный слух, артистизм и тэ дэ. Только лень. И этот конфликт с сольфеджио…

Маленькая брякала на пианино, пребывая пока в нулевке.

Утром (а уже была почти что весна, так что рассвело) все поднялись, старший уехал сам, маленькую повез отец, а мать с ребенком поехала избывать его маршрут.

Прошли полтора км до метро более-менее сносно. Спустились в метро. Вышли на Лубянке. Подождали маршрутку. Сели. Она все время хотела сказать: «Вот видишь? Все ты можешь. Но не хочешь же ты, чтобы я тебя как маленького возила?» Но она молчала.

– Ну вот. Успеваем. Видишь? – воскликнула она, когда они вышли из маршрутного такси. Надо было немного пройти и сесть на троллейбус.

– Ну и вот. Видишь? – повторила она, оборачиваясь к ребенку. Она уже немного ушла вперед.

Остановилась, застыла.

Мальчик стоял на месте, как-то тайно, про себя, легкомысленно и преступно улыбаясь. Как пойманный вор. Встречные прохожие внимательно на него смотрели, проходили, потом оглядывались.

Он стоял как на эшафоте.

Вернее, он не стоял, а шел на одном месте. Он перебирал ногами, не отрывая носков от земли, странно улыбаясь, с видом осужденного, который без слов убеждает всех, что совершенно невиновен.