Читать книгу - "Калейдоскоп. Расходные материалы - Сергей Кузнецов"

– Типа «Ста лет одиночества»? – спросил Денис.

– Не, по-другому. Никакого магического реализма. У каждой истории – своя дата, свое место, свои герои. Начинаться все будет в 1885 году…

– И что же случилось интересного в 1885 году?

– Много чего, – ответил Митя. – Например, наши первый раз влезли в Афган.

– Да ну? – удивился Денис. – А я думал, шесть лет назад…

– Нет, первый раз – сто лет назад. Битва на реке Кушка, до сих пор самая южная точка СССР, по географии в школе проходили.

– Я как-то пропустил, – пожал плечами Денис. – А еще чего?

– В 1885-м? – переспросил Митя. – Еще Ницше написал «Так говорил Заратустра». Там он провозгласил смерть Бога.

– А ты читал «Заратустру»? – оживился Денис.

Митя отвел глаза: он не читал Ницше, как и Джорджа Оруэлла.

– Нет, – честно сознался он, – но у меня много теоретических знаний.

Денис засмеялся:

– И как ты про это все хочешь написать? Типа русские солдаты на привале читают Ницше?

– Нет, зачем? – Митя даже обиделся. – Надо же работать с метафорами. Я напишу, как умирает богатый старик, ну, типа Артемио Круса у Фуэнтеса. У него вся власть, все деньги – но он все равно умирает.

– А потом, – вдохновенно подхватил Денис, – оказывается, что это не 1885-й, а 1985 год и этот старик – Черненко.

Дэн хорошо помнил день смерти генсека. На бюро курса отмечали 8 Марта, Зоя как бы между делом сказала, что родители всю неделю в командировке, и через пару дней Денис уже звонил ей в дверь, с бутылкой «киндзмараули» в руках и индийским «изделием номер два» в кармане джинсов. Вино быстро закончилось, пришлось разыскать спиртовую настойку, спрятанную Зойкиным отчимом на антресолях. Следом пришел черед «кохинора».

Проснувшись утром, Дэн посмотрел на спящую девушку. Ресницы чуть вздрагивали, и хотя приоткрытые губы опухли от поцелуев, она казалась совсем маленькой, почти невинной. Дэн глядел на Зою, и ему казалось, что вчерашние слова любви вдруг оказались правдой, а не частью ритуала, предварявшей борьбу с застежкой лифчика и тугими джинсами. Рыжие волосы разметались по подушке, и Зоино лицо будто освещало солнце – тайное солнце, неведомо откуда взявшееся в этот пасмурный день, секретное, как «почтовый ящик», где работал Зоин отчим.

Дэн пошел на кухню сварить кофе, включил дефицитный литовский «Шилялис»: по всем каналам передавали бесконечный концерт классической музыки, тоскливый, как школьная политинформация. Глас ударных и смычковых заполнял эфир, звук вставал за звуком, сплетаясь в зыбкий полог утренней посткоитальной меланхолии. Дэн подхватил поднос с двумя чашками «арабики» и вернулся в комнату, где сонно ворочалась в постели теплая Зойка. Она открыла глаза, и Дэн, поставив поднос на тумбочку, нырнул под одеяло.

Когда они закурили по первой сигарете, Зоя, краснея, сказала: «Никогда не занималась этим под Шопена», – и Дэн сначала подумал: «Ах, значит, это Шопен, вот как! Вот что значит музыкальное образование!» – и только потом, сообразив, в чем дело, произнес свое «Ага!» – и оказался прав: это был не Громыко, не Тихонов, не Гришин, а сам Константин Устинович Черненко, пробывший генсеком ровно год и двадцать пять дней.

Дэн посмотрел на часы и снова закурил. До конца пары еще пять минут. Пока Кира спустится, пока выйдет…

Сизый дым вился в вечернем воздухе, подсвеченный заходящим апрельским солнцем. Дэн посмотрел туда, где на автобусной остановке стояли три девушки. Ветер трепал их волосы, графичным росчерком взвивая над головой черные, белые и огненные пряди: Дэн сразу прозвал их Блондинкой, Брюнеткой и Рыжей.

– Да хер с ним, с Черненко, – отмахнулся Митя. – Там будет много историй, которые сочиняют люди, – и внимательный читатель может за их сюжетами увидеть что-то про отношения рассказчиков. То есть это будут одновременно метафоры реальных исторических событий – ну, как с Ницше – и рассказы про персонажей, переходящих из главы в главу, из рассказа в рассказ. Даже не про персонажей, а про пятерых, которые все это рассказывают. Про их отношения, любовь или, скажем, ревность… И все герои – это только отражения рассказчиков, а все истории – что-то вроде покрывала, накинутого на настоящих героев-рассказчиков. И все узоры, складочки и прочее – только отображение того, что происходит под этой простыней.

– Ну ты загнул, – восхищенно сказал Дэн. – Герои у тебя, значит, резвятся, а читателю достается только колыхание простыни.

(А про себя договорил: как будто сидишь у костра и слышишь, как другие по палаткам трахаются.)

– На самом деле, – строго сказал Митя, – вся литература именно так устроена. Текст – это и есть секс в чистом виде. Неслучайно «текстуальность» звучит похоже на «сексуальность».

– А мне всегда казалось, что секс – это про потрахаться, – ответил Денис, – а книжки – чтобы в метро ездить скучно не было.

111-й автобус отошел от остановки, но три девушки остались: видимо, им нужен был 119-й или 661-й. Они сели на скамейку, брюнетка достала из сумочки сигареты, они закурили.

– Борхес пишет, что реальность скучна, – сказал Митя, – а вот вымысел может себе позволить быть интересным. Потому всё лишь подражает искусству, а литература всегда важнее жизни. Вот ты – что сейчас делаешь?

Жду Киру, подумал Дэн и ответил:

– Разговариваю с тобой.

– Вот это и есть твоя реальность. А теперь посмотри туда, – и Митя махнул рукой в сторону остановки. – Видишь, три девушки? Сейчас они сядут на автобус, и мы их больше никогда не увидим. В романе мы могли бы подойти к ним, познакомиться и переспать.

– В твоем романе, – заметил Дэн, – мы бы впятером рассказывали друг другу истории ночь напролет.

– Несколько историй я могу рассказать тебе прямо сейчас, – сказал Митя. – Хочешь, про этих трех?

Дэн посмотрел на часы – Кире пора бы уже появиться. Вдруг она ждет внутри?

– Ну, расскажи, – сказал он. – Начинай с брюнетки.

– Хорошо, – кивнул Митя. – Значит, брюнетка… на самом деле она иностранка. Она приехала в Москву учиться, потому что ее родители сочувствуют коммунистам и вот отправили ее сюда. Вернувшись, она порвет с просоветскими родителями, примкнет к радикальному левацкому подполью, но потом образумится, выйдет замуж, нарожает детей. Много лет спустя, постаревшая, она будет стоять на берегу моря, и вечерний бриз, как и сегодня, будет развевать ее волосы – такие же черные, но уже крашеные. Глядя на волны, она будет думать, что жизнь прошла, старость неизбежна. Волны будут лизать ее ноги, а она будет вспоминать, что когда-то, много лет назад, в далекой стране любила одного мужчину… она больше никогда не встречалась с ним, даже не знает его адреса. Солнце садится, становится холодно, по песку она идет к своей машине и возвращается домой.

– Теперь блондинка, – сказал Денис.

– Она забеременеет через год, – быстро сказал Митя, – от мужчины, которого будет боготворить. Но ничего ему не скажет, потому что… потому что будет считать, что он слишком хорош для нее. И она побоится, что он решит, будто она нарочно залетела. У нее родится мальчик, разумеется, немного похожий на отца. Играя с сыном, она станет вспоминать тот вечер, когда встретила этого мужчину, – и год за годом будет наблюдать, как мальчик растет и все больше и больше становится похож на того, кого она когда-то любила. Однажды, глядя на юношу, входящего в комнату, она вдруг поймет, что его отец давно состарился и потерял всю былую красоту, – и задохнется от нежности… нет, от счастья, что сумела обмануть время, сохранив свою любовь нетронутой.