Читать книгу - "Компаньонка - Лора Мориарти"

Кухня оказалась незнакомой. Новая раковина, новая печка, изразцы покрыты зеленой глазурью. Но вот три пузатые банки с овсяными хлопьями на шкафу рядом с ледником. Кора чуть не рассмеялась. Столько лет прошло, а они все едят и едят овсянку! Может, монахини теперь хоть сахар или сироп в нее добавляют? Или по крайней мере дают ее девочкам не два раза в день. Маленькая Кора ела овсянку охотно. Да все что угодно, лишь бы голод утолить на несколько часов. Ничего другого, впрочем, и не было. Но, прожив несколько дней у Кауфманов (омлет, картошка, жареная курица, персики), она приняла твердое решение: больше никогда никакой овсянки! Пусть мама Кауфман хоть тростниковый сахар в нее кладет, хоть масло, хоть сироп. Эта знакомая масса во рту… С тех пор Кора не съела ни ложки.

Справа, в открытую дверь, Кора увидела края двух прямоугольных столов. И скамейки, и свет сквозь квадратные зарешеченные окна. Кора вошла в прохладу трапезной. Комната оказалась меньше, чем в воспоминаниях, четыре стола – не такие длинные, как во времена безмолвных трапез с другими девочками и монахинями. Но это были, конечно, те самые столы. В детстве все кажется большим. Ели посменно, припомнила она: сначала маленькие, потом старшие.

Она опустилась на скамейку, руки, не снимая перчаток, сложила перед собой на столе.

– Здравствуйте.

Она обернулась. Мужчина в фартуке вошел в трапезную с другой стороны. Он поставил стремянку под хвостиком открытой проводки на потолке. Но помедлил; очки сверкнули на солнце.

– Все нормально?

Он говорил с неизвестным Коре акцентом. Угловатое лицо, волосы редкие, светлые.

– Спасибо, ничего. – Она прокашлялась – в горле пересохло. – Вот жду.

– Дать фам попить?

– Да, пожалуйста, если можно, чуть-чуть водички.

Он поставил стремянку и прошел на кухню. В кармане брякали ключи. Кора сняла перчатки. Вода зашумела. Кора провела пальцем по щели между досками стола. После каждой еды они протирали столы прокипяченными тряпками. Она выглянула в окошко на задний двор. Трава на солнце выгорела, а на месте большого дерева был только пень.

Рабочий принес ей стакан воды.

– Спасибо, – сказала она, подняв глаза.

Он улыбнулся, не двигаясь с места. Кора посмотрела на свои руки. Последовав совету Флойда Смизерса, она оставила обручальное кольцо в квартире.

– Правда-правда, все хорошо, – заверила она.

Рабочий вернулся к стремянке, и лишь тогда Кора обеими руками поднесла стакан к губам. Холодная вода полилась в рот, и тело словно воспрянуло; она выпила весь стакан, глоток за глотком, закрыв глаза и запрокинув голову.

Рабочий, стоя на лестнице, начал насвистывать.

Кора поставила пустой стакан на стол и отвернулась. Она не хотела быть неучтивой, но и общаться не хотела. Она достала из сумочки «Век невинности» – хотела не столько почитать, сколько избежать разговора. Читать не могла, только смотрела в книжку, пытаясь взять себя в руки.

Рабочий перестал насвистывать, и она машинально подняла глаза. Он кивнул на ее книгу и хотел заговорить, но она поскорей повернулась к нему спиной, уткнувшись в страницу, на которой не различала ни слова. Посмотрела на часы: без четверти час. Пальцы дрожали, в ушах шумело, будто ее кровь и плоть сами чувствовали, где она находится.

Сестра Делорес. Кора сразу ее узнала, – высокие скулы, голубые глаза – и чуть не задохнулась. Конечно. Монахини, которые были старыми в ее детстве, уже умерли. Но сестра Делорес и сейчас была нестарой, с глубокими морщинами между выцветшими бровями и особенно вокруг рта. Пожалуй, даже в суровой черной сутане она была не такая страшная, как в воспоминаниях. Интересно, подумала Кора, дощечка для порки и теперь при ней?

– Прошу прощения, – сказала она, чуть наклоняясь через стол. Голос у нее был прежний, низкий и повелительный. – Я полагала, что помню лица всех девочек, прошедших через эти стены, – и она покачала головой, глядя на Кору.

Они были в кабинете, за одной из тех двух дверей в коридоре. Прямо над головой монахини висела картина в рамке: Иисус в Гефсиманском саду, а рядом – тоже в рамке – фото нового папы. На деревянном столе ничего лишнего: пишмашинка, перо да стопка бумаги, придавленная серебряным крестом. Единственное окно отчасти закрыто длинной тюлевой занавеской; она колыхалась на теплом ветру и бросала кружевную тень на половицы.

– Я совсем даже и не думала, что вы меня узнаете, – сказала Кора. По правде говоря, она обрадовалась, что сестра Делорес ее не помнит. Она представилась Корой Кауфман из Макферсона, Канзас, а не миссис Алан Карлайл из Уичиты, которая докучала им письмами и уже получила отказ.

– Так, значит, вы теперь живете в Канзасе. – Голубые глаза проницательно посмотрели в Корины. – Вас, стало быть, отправили на поезде?

Кора кивнула. Над головой шумела в трубах вода и шаркали ноги. Девочки начинали стирку – вытаскивали грязную одежду и постельное белье из мешков. Все эти годы – Кора жила с Кауфманами, училась в школе, вышла замуж за Алана, воспитывала мальчиков в Уичите, – но все эти годы сюда каждый день привозили мешки с бельем, и в одно и то же время дня маленькие руки разных девочек его стирали и развешивали.

– Вас хорошо разместили? – Монахиня поморщилась, как бы готовясь к удару.

– Да, сестра. Меня выбрали замечательные люди. Мне невероятно повезло.

Сестра Делорес прикрыла веки и улыбнулась:

– Благодарите Господа. Приятно это слышать. – Она открыла глаза. – Чаще всего так и бывало с нашими девочками. С теми, от кого потом получаем известия. Не всегда. Но почти всегда.

– А кто писал вам? Из тех, кого отправили?

– Только некоторые.

– Мэри Джейн? Не помню фамилии. Но она жила здесь одновременно со мной, мы уехали на одном поезде. Или малышка Роза?

– Нет. Я же сказала, что помню только некоторых. Вы остались католичкой?

Кора хотела соврать. Но голубые глаза до сих пор пугали ее. Сквозь тюль она видела тень чайки на карнизе.

– Нет, сестра. Люди, которые меня взяли, не были католиками.

Сестра Делорес нахмурилась. Ее левая рука дрожала, и она прикрыла ее правой.

– Вас всех должны были помещать в католические семьи. – Она поставила подбородок на руки и осуждающе зыркнула на Кору. – Но им было все равно. Куда это годится? Наши, вскормленные и одетые нами воспитанницы могут нацепить белый капюшон и пойти против Церкви.

Кора помотала головой:

– Нет, белые капюшоны – это не обо мне.

– К какой церкви вы теперь принадлежите?

– К пресвитерианской. Мои приемные родители были методистами, но теперь я пресвитерианка.

Сестра Долорес посмотрела на Кору так, словно та сказала «сатанистка».

– Ну что же… – Монахиня снова положила руки на стол. – Теперь мы их раскусили и посылаем свои собственные поезда. То есть Церковь посылает.