Читать книгу - "Река - Кетиль Бьернстад"

— Согласен. Но думаешь, мы найдем день для такого трудного разговора? Ты сможешь рассказать мне то, чего я не знаю о последних днях Ани? Рассказать, почему Брур Скууг покончил жизнь самоубийством?

Ее поражает моя настойчивость. Она смотрит на меня почти с удивлением.

— Неплохая мысль, — говорит она. — Но у меня нет сил говорить об этом здесь, в этом доме. Надеюсь, ты понимаешь, что я имею в виду?

— Можем прогуляться на Брюнколлен, — предлагаю я. — Мы как-то ходили туда с Аней.

— Я помню, — Марианне улыбается. — Ты заблудился и привел ее прямо на полигон. И там она упала без чувств тебе на руки.

Я краснею.

— Я не нарочно. Но я был слишком влюблен и ничего не соображал. Забыл, куда надо идти.

Взгляд ее смягчается, когда я говорю об Ане. Ей нравится, что я не скрываю от нее своих чувств к ее дочери.

— Давай пойдем туда завтра, — предлагает она. — Нам обоим необходим свежий воздух.

— Завтра утром?

— Да, завтра утром, — кивает она.

Но главное между нами — музыка. Она возникает, как привидение, как надежда. Мы не знаем, что это такое. Знаем только, что можем ею воспользоваться, что она будит в нас чувства, необходимые нам в эту минуту, что она возбуждающе опасна и учит нас настраиваться на ее частоту.

Я начинаю со струнного квинтета до мажор Шуберта. Вторая часть. Знает ли Марианне, что об этой второй части мы в последний раз говорили с Аней?

Что-то ей, конечно, известно. Она словно окаменела, сидит неподвижно с закрытыми глазами, вдыхает музыку ноту за нотой. Глубокими медленными вдохами, послушная, точно школьница. А когда эта часть кончается и я подхожу к проигрывателю, она открывает глаза и внимательно на меня смотрит.

— Ты понимаешь, что ты делаешь, Аксель?

Я с удивлением поворачиваюсь к ней.

— Что ты имеешь в виду?

— Ты слишком взрослый для своего возраста. Не многие восемнадцатилетние парни, которых я встречала, соответствовали своему возрасту. Девушки — другое дело. Но не парни.

— Я рано стал самостоятельным, — говорю я. — Как и ты.

— Вообще-то я не стала самостоятельной. Хоть и забеременела в восемнадцать лет. Ведь рядом со мной был мужчина. Его потребности сталкивались с моими. Потом с Аниными.

Я не знаю, что ей на это сказать.

— Теперь моя очередь? — спрашивает она.

И сворачивает самокрутку. Я подношу ей спичку. И сразу достаю свои сигареты с фильтром. Это уже ритуал. Я должен показать ей, что мы одноклубники. Я как ребенок. Хочу курить вместе с ней.

Несколько минут мы молча курим. Потом она встает и подходит к проигрывателю. Высокая, стройная, гибкая. Сейчас она ровесница Ани. На ней джинсы. Что касается одежды, Аня была старомодной. Марианне Скууг любит молодежную моду. Мне это нравится.

Она выбирает Донована. Мягкий эфирный голос, которого я никогда раньше не слышал. «Oh, I dreamed that I dwelled in the North Country…»[3]

— Красивая песня, правда?

— Да, очень, — соглашаюсь я. И вижу, что ее обрадовали мои слова. Наверное, Брур Скууг никогда с ней не соглашался. Да и Аня тоже. Может, Донован был ее тайным недостатком. В таком случае, я люблю ее недостатки.

Мне незнакома мелодия, которая следует за Донованом. Красивая, простая мелодия. Первый раз мне хочется узнать не классическую музыку. Какая она? Отец обычно слушал Джима Ривза, только чтобы подразнить маму, а я всегда был на ее стороне, когда эта музыка приводила ее в бешенство.

Я выбираю вторую часть скрипичной сонаты ля мажор Брамса в исполнении Исаака Стерна. Мелодичную, сердечную и в то же время игривую. Она похожа на Аню.

— Послушай это, — предлагаю я.

Так мы сидим час за часом и вслушиваемся друг в друга. И каждое произведение, которое мы слышим, похоже на слова, на попытку, на тайну, которую мы хотим открыть друг другу. Голос Джони Митчелл. Фортепианные звуки Дебюсси.

— Послушай это! — предлагает она и ставит «Judy Blue Eyes-suite» из Вудстокского альбома. — Я была там, — говорит она почти с детской гордостью.

— Кто эта подруга, с которой ты туда ездила? — спрашиваю я.

От моего вопроса в ней как будто что-то разбивается. Настоящая боль, словно она наступила на битое стекло.

— Это ты узнаешь завтра, — обещает она.

Я пытаюсь вернуть прежнее настроение, поставив Брукнера. Известное начало Четвертой симфонии.

— Давай обойдемся без Брукнера, — просит Марианне.

— Ты его не любишь?

— Нет, дело не в этом. Именно сейчас для меня в Брукнере слишком много Брура.

— Он любил Брукнера?

Она задумчиво кивает.

— Очень. Брукнер был для него и чистотой, и утешением. Всем тем, в чем Брур нуждался. Представь себе Аню и Брура в креслах «Барселона», слушающих это ужасное скерцо из Девятой симфонии Брукнера. Эта симфония как Судный день, ты не находишь? Dies irae, написанное в День Гнева. Словно кто-то стоит над тобой с хлыстом, и ты чувствуешь себя ничтожеством. Почему-то им очень нравилось это скерцо. Им обоим была необходима строгость. Порядок, дисциплина, законность. Может быть, даже наказание. Но я сейчас не вынесу больше ни строгости, ни наказания.

— Но ведь Четвертая симфония — это чистая любовь. — Я пытаюсь объяснить и защитить свой выбор.

Она энергично качает головой, глаза у нее закрыты.

— Я вдребезги разбита любовью, — говорит она. — Пожалуйста, постарайся меня понять.

— Как хочешь. Сейчас твоя очередь.

Ее очередь? Она медлит. Смотрит на часы.

— Пора ложиться, — говорит она.

— Пора? Глупо получилось с Брукнером. Может, ты постараешься исправить настроение?

Она улыбается и гладит меня по щеке.

— Ты такой милый, Аксель, — она встает. — Хорошо. Я знаю, что я поставлю. Но для тебя это будет слишком сентиментально.

— Я не боюсь сентиментальности, — говорю я. — Человек, который ругает сентиментальность, жадный и самонадеянный, так говорила моя мама.

— Хорошо сказано, — улыбается Марианне. — Я дразнила Аню и Брура своим роком и поп-музыкой. Но люди, которые вечером в субботу слушают музыку Судного дня Брукнера, нуждаются в некоей корректировке, думала я тогда. Мы тоже устраивали такие вечера, так сказать, беседовали друг с другом через музыку. Брур тяготел к торжественной музыке и читал нам длинные лекции перед каждым произведением. Тогда я, чтобы отомстить ему, ставила «Роллинг Стоунз».

— А что говорила Аня?