Читать книгу - "Место для жизни - Юлия Винер"

Так он подумал, прошелся по своей квартире, собрал все найденные хорошие предметы, кроме мелких золотых и серебряных, сложил в картонные коробки и поставил в неиспользуемой спальне матери. В ближайшее же время, как-нибудь попозже ночью, он вынесет их на улицу, вынет все из коробок и разложит вокруг помойки, чтобы людям не пришлось копаться, а каждый возьмет что захочет.

Но сделать это он не успел. В его жизни произошло нечто, что заставило его забыть и свою грусть, и чужие семейные тайны, и даже дальнейшие поиски писем.

Томи не выглядел плохо. Роста он был невысокого, но мать всегда говорила «хороший средний мужской рост», во всяком случае, выше нее. И фигура у него была вполне приличная, правда, мускулатурой он похвастаться не мог, так как спортом не занимался. А волосы даже просто красивые, светло-каштановые и волнистые.

Проблема была с лицом. Черты его, сами по себе вполне приятные, никто не мог даже толком разглядеть, так как Томи всегда улыбался. То ли из-за тесной близости с матерью, то ли просто от природы Томи вырос таким застенчивым, что, разговаривая с людьми, всегда усиленно улыбался и даже посмеивался. Люди не понимали, почему Томи всегда так улыбается, и им это не нравилось. Они видели в этом неискренность, фальшь, иногда насмешку над собой. Изредка более доброжелательный и терпеливый человек говорил ему, да кончай ты щериться, говори нормально, но тогда Томи начинал уже смеяться вслух, человек махал рукой и говорил, ну, ты просто больной. Его даже в армию не взяли из-за этой улыбки, хотя он просился. Томи знал, что он не больной, а только очень застенчивый, и ему хотелось объяснить другим, но никто никогда не дослушивал его до конца. Поэтому он объяснял все сам себе, в одиночестве.

Я очень стесняюсь, объяснял он. Мне всегда кажется, что я навязываюсь, мешаю людям, что я им ничем не могу быть интересен, но ведь общаться хочется, вот я и пытаюсь смягчить ситуацию улыбкой. У меня это само получается, я не могу удержаться, не могу говорить, не улыбаясь. Но ведь улыбка — это хорошо, вежливо, дружелюбно, почему же вам не нравится? Разве лучше было бы, если бы я плакал? А слезы у него всегда были очень близко, только он не позволял себе, разве что наедине с собой.

В результате у Томи не было друзей, хотя ему очень хотелось. Хотелось друга-мужчину, а еще больше девушку.

К женщинам у Томи было отношение простое — он считал, что они люди. Физиологическое различие было ему хорошо известно, в остальном же он считал, что это просто половина всех людей, и относился к ним как к людям, то есть сильно стеснялся. Что, конечно, не помогало ему найти себе девушку. Несмотря на постоянную улыбку и смех, с чувством юмора у него было неважно, и, когда он впервые услышал шутку насчет того, что женщина — лучший друг человека, ему показалось не смешно, а странно, и дома он попытался объяснить себе так: какая-то женщина является лучшим другом некоего человека, то ли другой женщины, то ли мужчины. Это понятно. Точно так же можно сказать, что мужчина лучший друг человека, то есть другого мужчины или женщины. Ясно же, что лучшим другом является человек (или собака, или кошка, но в шутке про собак и кошек ничего не говорилось). Это вполне понятно, не очень только понятно, в чем, собственно, заключается шутка.

При всей его увлеченности своим делом нельзя сказать, что таинственное занятие под общим названием «секс» не занимало мыслей Томи. Но это было не жгучее, непреодолимое желание, которым, как он слышал и читал, томились другие, а острое любопытство, стремление испытать нечто, что все другие, по-видимому, знали, а он нет. Он, конечно, знал то, чему научили его одинокие ночные упражнения, но очень хотелось разделить это бедное удовольствие с другим, близким телом, а главное, с другой, близкой душой. И он явственно представлял себе это тело и эту душу, эту девушку, которую так хотелось найти. Об огромных грозных красавицах с бесконечными ногами, которых показывали по телевизору, он думал с ужасом и поспешно отгонял он себя эти назойливые образы. Нет, ему представлялось нечто небольшое, мягкое, теплое и доброе, чтобы прижаться, зарыться и шептать нежные слова. И тогда, по-видимому, само собой произойдет то, что называется словом «секс».

И вот однажды вечером Томи вернулся домой и, рассортировав подобранные бумажки, обнаружил половину разорванного письма. Из куска конверта, где полностью уместился адрес отправителя, он вынул обрывок листка и прочел: «Какая же ты все-таки жестокая сволочь! Ты же знаешь, что мне негде жить. Яэль». И все.

Томи подклеил письмо с конвертом к общему полотну, рассуждая при этом, что, судя по почерку и ошибкам, писала не урожденная израильтянка. Интересно откуда? А тот человек, видимо, действительно сволочь. Интересно, что он сделал этой Яэли, что ей негде стало жить? Отнял у нее квартиру? Или выгнал из своей? А эта Яэль, что она такое ему сделала, чем заслужила такое жестокое обращение? Да что бы ни сделала, все равно нельзя. И очень может быть, ничего такого страшного, Томи знал из книжек и из телевизора, что люди часто без веской причины плохо обращаются со своим лучшим другом и иногда даже его убивают. Но лишить человека места для жизни! Это, может, и еще хуже. Томи даже вздрогнул, вообразив себе на мгновение, что у него нет вот этой квартиры, и быстро посмотрел вокруг, чтобы убедиться, что она есть.

Да, квартира была, и большая, гораздо больше, чем нужно было Томи. Три комнаты, а ему одной вполне хватило бы.

Томи представил себе маленькую бедную девушку, эту Яэль. Хорошенькую, наверно. Представил себе, как она бродит по улицам, не зная, куда деваться, может быть, плачет — и сам чуть не заплакал от сочувствия. Заплакать он не успел, вспомнил, что на конверте был обратный адрес, значит, где-то она все-таки жила. Но ему жаль было расстаться с бедной маленькой Яэлью, и он решил, что она живет там временно, у знакомых, спит где-нибудь на неудобном диване в салоне. А нанимать жилье, наверно, денег нет. И может быть, у нее вообще никого нет? И очень скоро знакомые ее попросят… а вдруг уже попросили?

Томи схватил конверт и, не сменив свой рабочий комбинезон, бросился на улицу.

На звонок открыла дверь пухленькая девочка-подросток с фарфоровым личиком и выпуклыми пунцовыми губками. Это, конечно, не могла быть Яэль, но у Томи перехватило дыхание. Он заулыбался изо всех сил и с трудом прошептал:

— Я… Яэль здесь живет?

— Мама! Тут тебя спрашивают! — крикнула девочка в сторону квартиры, а потом заметила надпись на кармане у Томи: — Из окружающей среды!

— Какой еще среды? — послышался голос из глубины квартиры. — Если это опять насчет двора… — К двери подошла полная светловолосая женщина лет тридцати пяти, в пестром халате и с блестящим от крема лицом. — Если насчет уборки двора, то это не ко мне. Мы тут вообще не живем, только временно.

— Я знаю, — сказал Томи, тщетно пытаясь убрать улыбку. — Я не насчет двора.

— А насчет чего? Надо же, уже и по вечерам стали ходить, покоя людям не дают.

— Я не насчет… Просто мне случайно стало известно, что вы… что вам…

— Что именно? — миловидное лицо женщины исказилось гримасой подозрительности. — Что вам известно? Неужели опять он? Чего ему еще?