Читать книгу - "Мистификатор, шпионка и тот, кто делал бомбу - Алекс Капю"

Когда его первенцу сравнялось пять, открылось чудо: мальчик унаследовал отцовский талант. Как только Эмилю-младшему дали карандаш и бумагу, он принялся рисовать все вокруг – родителей и младших братьев-сестер, вазу с фруктами на столе, старую торговку дровами на углу улицы, – причем необыкновенно четко, необыкновенно точно и верно во всех деталях и с тем же равнодушием к собственному дарованию, какое отличало в юности и его отца. Эмиль-старший со смешанными чувствами наблюдал, как сын на глазах у туристов мгновенно набрасывал весьма недурственные эскизы Акрополя и немедля продавал их за хорошие деньги. С одной стороны, он радовался, что мальчику передались его способности и что, продавая свои работы, тот выказывал коммерческую ловкость. С другой же стороны, огорчался, ведь, коль скоро его артистичность не более чем результат менделевской теории наследственности, личные его заслуги стоят не очень-то много. Но, прекрасно понимая, какие деловые перспективы откроются перед совместным предприятием отца и сына, Эмиль-старший уже в скором времени стал брать младшего с собой на раскопки и по мере сил обучал его всем приемам художественного творчества.

Однако вскоре после Рождества 1890 года Генрих Шлиман скончался в ужасных муках от гнойной опухоли среднего уха, которую немецкие врачи тщетно пытались оперировать. Молодая вдова, конечно, не замедлила объявить миру, что в память мужа намерена продолжить его археологические изыскания, но с глазу на глаз рекомендовала Эмилю Жильерону спешно искать себе другое дело, так как у нее и в мыслях нет транжирить свое состояние на нелепые гомеровские фантазии.

Для Эмиля Жильерона это труда не составило, за минувшие годы он достиг выигрышного положения как самый лучший, самый знаменитый и самый высокооплачиваемый во всей Греции рисовальщик древностей. Деньги, впрочем, у него в карманах не задерживались, ведь его большая семья привыкла к определенному образу жизни. Но Французский институт археологии регулярно приглашал его научным консультантом и ценил его услуги, потому что, когда требовалось, он умел отбросить шлимановские мечтания и сочетать ремесленные навыки с величайшей академической точностью и добросовестностью. Попутно он давал уроки живописи детям греческого королевского дома и так часто бывал во дворце, что королевские собаки уже не лаяли, когда он шел короткой дорогой через дворцовый сад; на второй год королева разрешила ему держать в вестибюле домашние туфли. А в 1896 году, когда состоялись первые Олимпийские игры Нового времени, принц Николай от имени Олимпийского комитета поручил ему разработать серию марок для греческой почты.

Главным же источником доходов после кончины Шлимана было изготовление точных копий для международного рынка. Вот почему для него стал тяжелым ударом закон, принятый греческим парламентом в 1899 году и под страхом пятилетнего тюремного заключения запрещавший экспорт античных артефактов и изготовление и продажу имитаций. И хотя Эмилю Жильерону оказалось несложно втайне продолжать производство на неприметных задних дворах и секретными путями переправлять изделия за границу, число заказов резко упало, поскольку крупные музеи вроде Британского музея и Лувра не могли допустить в свои фонды экспонаты неясного происхождения.

Доходы сокращались, а потребность в деньгах оставалась велика. Эмиль был уже немолод, приближался к пятидесяти, густая его эспаньолка мало-помалу поседела, вдобавок он привык к определенным удобствам. В свою очередь жена, теща и свояченица привыкли к определенным расходам на хозяйство и на личные нужды, а Эмиль-младший, которому исполнилось пятнадцать и который начал носить синие куртки, посещал французскую гимназию и на досуге предавался дорогостоящим развлечениям местной золотой молодежи.

Потому-то письмо с Крита, пришедшее в начале апреля 1900 года, стало для Эмиля Жильерона спасением – в этом письме его приглашали спешно помочь на раскопках. Отправителем был английский рантье по имени Артур Эванс[34], с которым Жильерон познакомился в восьмидесятые годы на раскопках в Тиринфе и Микенах. Эмиль знал, что Эванс, сын успешного бумажного фабриканта, получал в английских фунтах щедрую ренту, обеспечивавшую ему в нищих средиземноморских странах практически неисчерпаемое богатство. С тех пор как его жена Маргарет умерла в Алассио от чахотки, он носил только черные галстуки, пользовался писчей бумагой с траурной окантовкой и путешествовал по берегам Средиземного моря как одинокий вдовец, интересующийся археологией.

Эванс был чрезвычайно близорук и фактически ничего не видел на расстоянии вытянутой руки, однако из тщеславия отказывался носить очки. Когда бывал на раскопках, он, не видя почвы под ногами, передвигался ощупью, с помощью трости. Зато вблизи его голубые глаза видели все необычайно зорко, и нередко он замечал детали, ускользавшие от других.

Артур Эванс был человек умный, тонкий и терпеливый. Со времен шлимановских раскопок его снедало желание сделать открытие сходного масштаба и тем придать своей праздной жизни значение, какого она дотоле не имела. После смерти жены он отправился на Крит и южнее столичного города Кандии, на зараженном малярией холме Кефала, где издавна предполагали поселение бронзового века Кносс, всеми правдами и неправдами сумел за шесть лет скупить все овечьи пастбища и оливковые рощи.

А затем, получив наконец все разрешения на раскопки, утром в пятницу 23 марта 1900 года он выехал из города на осле к той таверне, возле которой его ждали несколько сотен женщин и мужчин всех возрастов, и нанял тридцать два человека в качестве землекопов, лопаточников, носильщиков и мойщиц. Потом он снабдил их инструментом для ведения раскопок и промывки и повел в оливковые рощи с твердой целью найти там высокоразвитую древнюю европейскую культуру, сравнимую с культурой фараонов и шумеров.

И Эванс нашел, поскольку совершенно точно знал, что ищет.

После нескольких дней не слишком продуктивных пробных раскопок он отправил рабочих на вершину небольшого холма, поднимавшегося посредине равнины. Там обнаружилось множество доисторических стен, в странном порядке они тянулись то параллельно, то под прямым углом и очень близко, почти вплотную друг к другу на площади нескольких гектаров. Артур Эванс сразу понял, что перед ним: лабиринт царя Миноса, родного сына Зевса и Европы, лабиринт, где Тесей убил пожирающего людей Минотавра и благодаря красному шерстяному клубку царевны Ариадны сумел найти выход. Когда же затем у подножия одной из стен открылась большая чаша для воды, Эванс отождествил ее с ванной Ариадны. А найдя в одном из помещений вытесанное из камня кресло с высокой, вделанной в стену спинкой, Артур Эванс ни на миг не усомнился, что перед ним трон царя Миноса.

Конечно же это были домыслы в чистейшей шлимановской традиции, ведь, если разобраться, трон был просто каменным креслом четырехтысячелетней давности, а водная чаша – просто чашей, да и о стенах, по правде говоря, можно было разве что сказать, что они состояли из грубо обтесанных камней и в совокупности образовывали скопление из тысяч маленьких помещений, которые до того, как четыре тысячи лет назад их разрушило землетрясение, служили неведомому народу для неведомых целей.