Читать книгу - "Исповедь. Пленница своего отца - Жан-Мишель Карадек"

— Понятно, — кивнул врач.

— Это все из-за боли, которую она испытывает, доктор, — вмешалась акушерка.

— Не переживайте, все будет хорошо.

У меня снова начались судороги.

Мой первый сын родился восьмого декабря 1982 года. Мне тогда было двадцать лет. Он лежал у меня на животе, но я боялась на него даже взглянуть. Я чувствовала себя изможденной и хотела только одного — спать. Старик тут же взял ребенка на руки и радостно улыбнулся.

— Его будут звать Раймон.

Впоследствии вышло так, что его стали называть Раймоном-младшим.

Когда врач спросил у меня, кто отец ребенка, я засомневалась, потому что Старик находился рядом, но затем все же сказала:

— Его отец — мой отец.

Врач посмотрел на Старика. Тот с выразительным видом поднял взгляд к потолку, тем самым намекая на то, что я слабоумная.

— Ну что ж, если вы не знаете, кто его отец, мы напишем «отец неизвестен».

Я ничего не ответила. А зачем было отвечать? Меня ведь все равно никто никогда не слушал.

С того момента врач и медсестры больше ни о чем со мной не разговаривали. Они обращались напрямик к Старику, называя его «дедушкой». Он вел себя по отношению к медсестрам очень любезно и даже заискивал перед ними. За глаза он обзывал их дурами, а в общении с ними разыгрывал из себя добренького дедулю.

На следующее утро одна из медсестер попыталась дать мне ребенка, чтобы я его покормила.

Старик тут же вмешался.

— Нет, она не будет кормить его грудью. Она не в состоянии с ним управиться. Им будет заниматься моя жена.

— Она вполне могла бы дать ему своего молока! Поначалу ребенка желательно кормить молоком матери.

— Тогда возьмите и «подоите» ее, а затем ребенок выпьет это молоко из бутылочки с соской.

К моим грудям приставили аппарат, при помощи которого из них «выкачивалось» молоко.

Именно таким образом, с помощью «доильного» аппарата, я кормила и этого, и всех своих следующих детей.

* * *

Я молча позволяла медперсоналу делать со мной все, что угодно. Я не понимала, что со мной происходит. И не чувствовала себя матерью. Я просто произвела на свет этого ребенка, Раймона-младшего, а затем его у меня забрали.

Он принадлежал не мне — он принадлежал Старику.

И тот с самого начала дал мне это почувствовать.

Как-то раз молодая медсестра принесла ребенка и положила его рядом со мной. Я стала разглядывать его — спящего, укутанного в пеленки.

Старик куда-то вышел, и я воспользовалась этим, чтобы получше рассмотреть ребенка. Поначалу я не осмеливалась к нему прикоснуться, но затем развернула пеленки, чтобы посмотреть на его ножки. Они были розовые, и никаких шрамов на них не было.

Я не смогла увидеть его животик, потому что тот был скрыт подгузником.

Ребенок проснулся и, посмотрев на меня, громко заверещал. Я поспешно укутала его в пеленки. Однако он продолжал плакать и стал при этом ярко-красным.

Тут в палату зашел Старик. Он бросился к малышу и забрал его у меня, а затем стал ругать появившуюся вслед за ним медсестру.

— Почему вы оставили с ней ребенка одного? Она причиняет ему боль. Смотрите, он плачет!

— Он плачет, потому что хочет есть. Это вполне нормально…

— Я не хочу, чтобы вы давали ей ребенка. Я скажу об этом врачу. Он уже в курсе того, как нужно поступать по отношению к этому ребенку!

— Хорошо, дайте мальчика мне. Я отнесу его обратно в ясли.

Медсестра, взяв Раймона, ушла. Старик повернулся ко мне и, приблизив свое лицо почти вплотную к моему, сказал:

— Я не хочу, чтобы ты к нему даже прикасалась. Тебе понятно? Кстати, ты находишься здесь и так уже довольно долго, пора возвращаться домой. Когда мы туда приедем, ты быстро вспомнишь, кто там главный.

Мы возвращались в Куломм на грузовичке. Старик приехал за мной и ребенком вместе со Старушкой. Она взяла мальчика на руки, а меня усадили в кузов.

Как только мы приехали домой, Старик снова начал держать меня взаперти, а ребенком стала заниматься Старушка. Она его кормила, меняла ему пеленки, мыла его. Мне не разрешалось к нему не только прикасаться, но даже близко подходить. Когда я наводила порядок на кухне, а он лежал там в своей колыбели, я старалась на него не смотреть.

Чтобы не испытывать душевных страданий, я мало-помалу приучила себя не обращать на него никакого внимания.

Позднее, когда он подрос и уже мог сидеть в маленьком детском креслице, я никогда с ним не заговаривала. Я делала вид, что его не замечаю. Когда он начал говорить, то стал называть Старушку мамой, а Старика папой.

Меня же он вообще никак не называл.

Так было до тех пор, пока однажды он не сказал: «´Иди!» Я на это никак не отреагировала. Тогда он произнес это слово еще раз, и только после этого я поняла, что он называет так меня.

С этого момента я почувствовала, что начинаю любить его.

Вообще-то я не знала, что это такое — любовь. Однако я начала смотреть на ребенка ласковым взглядом, а иногда, когда оставалась с ним наедине, даже гладила его по щеке. Я знала, чем при этом рискую, но сдержаться не могла. Я даже брала его на руки. Он был тяжелым и сильным и радостно улыбался.

Постепенно я стала все больше склоняться к мысли о том, что это несправедливо: мне не разрешается ни ухаживать за ним, ни даже прикасаться к нему. Ведь его матерью была я, потому что именно я родила его на белый свет. Я думала об этом все чаще, особенно после того, как Старик снова начал меня насиловать и истязать.

Я уже не могла с прежней стойкостью выносить изнасилования, которые опять стали ежедневными, и сексуальные извращения, к которым меня принуждал Старик. Появление на свет Раймона-младшего вызвало у меня желание оказать своему мучителю решительное сопротивление.

Поэтому я решила убежать к своей родной матери. Я ее совсем не знала, однако чувствовала, что она все еще жива и что моему брату уже удалось ее разыскать. Я не знала, где они — мой брат и моя мать — находятся, однако сама идея побега казалась мне такой заманчивой, что я была готова рискнуть и смело ринуться навстречу тем опасностям, которые, возможно, будут меня поджидать.

Я решила придумать план побега. Однако мои представления об объектах окружающего меня огромного мира ограничивались больницами, в которых я когда-то лежала, кварталами социального жилья и стоянкой возле супермаркета. Я не имела ни малейшего представления, куда можно податься.

Как бы там ни было, как-то утром я взяла на руки своего ребенка и выбежала из дому в домашнем халате и стоптанных туфлях. Я шла быстрыми шагами, не оглядываясь. У меня в голове вертелась только одна мысль: я должна разыскать свою мать.