Читать книгу - "Бонсай. Метаморфозы любви - Кирстен Торуп"

Я хотел бы, чтоб было иначе. Хотел бы хоть раз пережить, каково это: вожделеть красивую женщину. Почувствовать удар молнии. Стать частью большой любви, как в книжках и в кино. Подступить к женщине так же, как подступаю к мужчинам. Пойти напролом. Но это только секс. Может, лучик нежности. Собственно, секс для меня — нечто отдельное от любви. Стоит примешаться чувствам, как механизм не срабатывает. Это мое проклятие. Я полуобезьяна, не спустившаяся с дерева.

Слезы? Ерунда какая! Мне не над чем плакать. Я принимаю судьбу. Amor fati[12]. Это моя философия жизни во всей своей простоте. Со времен Античности все пошло под откос. Нет у нас больше морали. Нет идеалов. Нет общих норм. Нет образа жизни. Нет Бога, чтобы раздвинуть горизонты. Мы — жертвы своих желаний и потребностей. Наша жадность пожирает нас изнутри. Мы груднички без присмотра. Мы утратили ориентацию. Не знаем, где верх, где низ. Утратили смысл существования. Нет, забудь всю эту стариковскую чушь.

По правде говоря, я просто родился не в то время. Мне надо было жить в античные времена. Когда человечество не было расколото на сексуальные группировки. У древних греков было естественное философское отношение к любви между мужчинами. У меня нет? Предлагаешь обсудить то, что ты называешь моей двойной жизнью, малыш? Ну прямо плохой детектив в стиле доктора Джекила и мистера Хайда. Прекрасный человек, под костюмом скрывающий монстра. Разве я монстр? Отвечай! Я монстр? Извини, мною овладели чувства. Я не хотел. Сегодня вы должны радоваться.

Моя двойная жизнь — прошлое. Я — прошлое. Моя душа очистилась. Свободна от желания. Наконец я стал монахом. В юности величайшей моей мечтой была нормальная семейная жизнь с женой и детьми. Я не хотел закончить одиноким старым педиком. Невинная мечта о нормальности. Разве это преступление, малыш? Ты была избранной, призванной помочь мне воплотить мой проект. Но никто не мог мне помочь. Высшие силы, над которыми я не властен, уничтожили добрую юлю. Эксперимент не удался. Я простерся во прахе.

Возьмите еще по шоколадке, девочки мои. Сделаете мне такое одолжение. Я практически задушен шоколадом. В шкафу минимум десять коробок. Каждое утро мне приносят огромную коробку изысканнейших шоколадных конфет ручной работы. Посылают анонимно. У меня появился тайный поклонник. Приятно знать, что кто-то ценит твою работу. Работа — единственное, что придает смысл существованию. Правда, малыш? Хоть в этом мы, двое детей, можем прийти к согласию. Работа — наша точка опоры. Дом для бездомных. Защита изнуренных душ и заблудших тел.

Приходя в театр, я абсолютно счастлив. Стоя на сцене, я не доступен никакому злу. После падения занавеса мертвые поднимаются. Несчастные влюбленные снова держатся за руки. Палач кланяется и улыбается. Едет на велосипеде к жене и ужину. Наутро отводит детей в школу. После вечерней драмы невинность воскресла. Все было лишь сном.

На следующий день ритуал повторяется. Репетиции перед следующим представлением. Текущий репертуар вечером. Строгий распорядок держит в узде царящую за стенами грубую действительность, оставляя для жизни лишь узкую полоску утра и короткую ночь. Больше мне и не нужно. Мне достаточно лишь пригублять жизнь как изысканное бордо и мечтать о счастливых мгновениях жизни на других планетах.

Нет, я не возвысился над грязной жизнью. Я охраняю себя от нее. Моя работа — моя броня. Я верю в искусство как в великого целителя. Искусство как трансцендентное, врата в духовное измерение. Превыше всего любовь, шепчешь ты в глубине своей христианской души. Ну, творческая работа — акт любви. Не компенсация или сублимация. Искусство есть «Ding an sich»[13]. Я не сомневаюсь в существовании мира. Просто стремлюсь к высшей, более прекрасной, истинной действительности.

Не можешь идти со мной? Так оставайся там, где ты есть. Двумя ногами на земле. Я взойду на свою вершину один. Встану, головой в облаках, и буду наслаждаться видом. Вообще-то я полагаю, что имею право немного повалять дурака. Перейти границы. Если уж попал в пограничную область. Я там всегда находился. Ты называешь это двойной жизнью. Так некрасиво. Но придется мне с этим смириться. Давай называть это двойной жизнью, хоть это и звучит так таинственно. От двойной жизни к двойному убийству. Извини, я снова валяю дурака. Целовать смерть — психоделическое переживание. Я бы только хотел, чтобы ты могла сопровождать меня. Однако наши колебания не совпадают. Я, как ты это называешь, не от мира сего. Не в состоянии видеть вещи такими, какие они есть. Вижу только то, что хочу видеть. Да, вот так я желаю жить. Власть — фантазии. Под асфальтом — песок, разве не так говорили мы в молодости?

Не откроешь окно, малыш? Снова жар начался. Я утопаю в поту. Давай, пестуй реальную действительность. Обо мне не беспокойся. Это ты нетерпима. Ты никогда не принимала моей жизненной философии. Твое молчание — не согласие, а презрение. Я упорно проповедовал свободу сексуальных экспериментов? Наверное, так оно и есть. Я и сам сексуальный эксперимент.

Наша свадьба тоже была экспериментом. Я не понимал, с какой стати праздновать какую-то бумажку. В этом столько фальшивой романтики. Ты трогательно со мной соглашалась, но все-таки проплакала всю первую брачную ночь. Ты вначале много плакала. А потом у тебя уже слез не осталось. Твоя плаксивость была невыносимой. Я понимал, почему ты плачешь. А ты — нет. Да и как тебе понять? Ты не знала мужчину, за которого вышла замуж. Была молодой, наивной сельской девочкой. Сорванной в первый вечер в большом городе. Можно сказать, специально отобранной и сорванной.

Это случилось на вечеринке в пансионе. Настоящий кутеж, как тогда говорили. Я услышал о тебе от хозяйки, которая познакомилась с тобой, возвращаясь из Англии. Вас обеих тошнило на Ла-Манше, между Харвичем и Хук-ван-Холландом. Вы поддерживали друг друга в адовых мучениях морской болезни. Она рассказывала, как ты была красива, даже лежа с совершенно зеленым лицом в приступе тошноты. Описывала тебя, как мужчина описывает женщину. Думаю, она была в тебя влюблена. В твои блестящие длинные темные волосы. Пухлые щеки с нежно-розовым румянцем. Чувственный, дерзко и красиво очерченный рот. Ноги, еще не расставшиеся с детством. С той особенной округлостью и бесформенностью. Прямо укусить хочется.

Я спросил хозяйку, что ты делала в Англии. Интересовалась ли языком и литературой. Она ответила, что ты молчаливый и замкнутый человек, слишком застенчивый, чтобы говорить о себе. Но ей удалось вытянуть, что ты долгое время жила то ли у друга, то ли у подруги в Лондоне. Взамен, между приступами тошноты, она рассказала тебе о своей несчастной любви к юному студенту, от которого забеременела. Что в то время было весьма серьезным делом. Она возвращалась домой после аборта.

Моя знакомая считала, что эта девушка — то есть ты — именно то, что мне нужно, обладает всеми качествами, подходящими моему образу жизни. Сельская скромность. Точность. Ты не стала бы требовать чего-то для себя. Но готова была жить для других. Пожертвовать собой ради одного-единственного и возлечь на алтарь любви. Я представил этот невинный полевой цветок. Эту девственную жрицу. Раздел ее мысленно и сразу влюбился. «А какая у нее грудь?» — спросил я с деловитостью хирурга. «Это у нее — самое прекрасное. Мы жили в одной каюте. Как было не обратить внимания на совершенную красоту ее груди?» Я почувствовал, что счастье мое устроено, судьба подкинула мне в руки мою червовую даму. Теперь надо было лишь выиграть прелестную пастушку. Я принял тебя, так сказать, на веру.