Читать книгу - "Путешествие в бескрайнюю плоть - Ринат Валиуллин"

Страх накатывает, стены сжимаются сплошной чёрной водой, остатки воздуха, я приклеен ко дну этой лужи, но умирать не хочется, как ужасна надежда своей лёгкостью поведения, эта женщина, от которой зависело все, она всё время худела, но самое обидное было то, что на неё тоже тратился воздух, она тоже хотела дышать. Сколько молитв, сколько безответных посланий, кто бы ответил, я бы завязал переписку. Ищу во тьме возражения своему спасению, точно я уже не верю в его возможность. Недоверие к себе – вот что пугало, его всё больше, а здесь и так места мало. Моя воля, как отравленная рыба, барахталась на поверхности веры, не имея возможности ухватиться плавниками за нечто более ощутимое, чем вода её рассуждений. Но я не был настолько верен бесчеловечности, чтобы получать удовольствие от страданий, иначе мне было бы легче без воздуха, без воды, без света спать здесь, умирать, наслаждаясь. Я даже соглашусь, что смерть совершенна, но совершенно не хочу умирать, дайте мне умереть посредственно, лет через пятьдесят, в своём болоте, в своей постели, пусть от болезни, во сне, почему именно сегодня, здесь так неудобно лежать, так неудобно умирать в двадцать.

Всего несколько часов в одиночестве – надежда худела, вера рассуждала. Одна только мысль о смерти вызывала, как неотложку, саму смерть, а та уже мчалась по освещенным улицам извилин, к своему больному, зная, что сможет помочь ему только одним своим внутривенным взглядом, время её в пути – время для пациента на то, чтобы сойти с ума от собственного страха, который иголку за иголкой втыкал в остывающие конечности, подбираясь к столице государства – к сердцу. Оно птицей билось в груди и хотело выскочить из клетки, выломав прутья рёбер. Чем бы его заткнуть?

«Нет, так не пойдёт, – успокаивал я себя снова и снова, вслух, про себя, как угодно. – Тихо, тихо, тихо, надо успокоиться, а то я тут сдохну раньше от сердечного приступа, вот так уже лучше, всё хорошо, всё будет хорошо, скоро кто-нибудь придёт».

Дико хотелось повернуться на бок, ягодицы и части спины потеряли всякий смысл и чувства, я готов был поверить, что и они имеют чувства. Я вспомнил свою бабушку, которая перед смертью долго болела и полгода не вставала с постели, и которую нужно было переворачивать время от времени. «Чтобы не было пролежней», – объясняла мама, когда приставал к ней с вопросами: «А бабушка умрёт?». «С чего ты взял? Не волнуйся, скоро она поправится». И по лицу мамы растекалась акварель, она прижимала меня к себе, гладила по голове. Кто бы меня сейчас погладил… Я бы спросил у неё: «Мама, а я умру?».

А вдруг про меня забыли? От одной только мысли, от одного прикосновения к ней страх начинал расти на глазах и приобретать чудовищные размеры, играть на нервах, как на огромном органе, разрывая съёжившуюся душонку жадными зубами. Как губительна одна только мысль. Нет. Смерть – это не со мной, я не мог воспринимать её серьёзно, как и свою жизнь, просто жил, не придавая этому большого значения, пока не оказался в этом ящике в компании темноты, страха и смерти. Как её можно воспринимать серьёзно, пока жива надежда, в последней клетке мозга, даже если её уже давно не кормили и она, одичавшая, забилась в самом углу.

Я пил темноту большими и маленькими глотками, захлебываясь, словно нефтью из трубопровода, я вдыхал её, темнота пахнет страхом, я не знал, что страх вызывает тошноту. Жуть лезла в глаза, как ночь, которая никогда не закончится, и я чувствовал, что-то вот-вот меня вырвет чёрной пустотой на одежду, на воспоминания, на будущее, на свободу. Тем временем заблеванная свобода храпела в кубрике.

Одиночество раздирало изнутри, внутренний мир накрыло атомной войной, каждый атом тела просил свежего воздуха, цепную реакцию ущербных мыслей трудно было сдержать, её нарастающий гул отзывался тахикардией, пожаром в сердце, который было не затушить проталинами слёз на висках. Но в этом вонючем ящике не было даже места, чтобы угомонить как-то испуганное, скачущее сердце. Я не думал, что так страшно умирать, я не хотел об этом думать. Обычно взгляд упирается в стены, в дома, в горизонт, темнота не могла быть той опорой, взгляд проваливался в темноту.

* * *

Меня стукнуло об стенку гроба от толчка, машина резко затормозила, водитель выругался:

– Блин, кот какой-то выскочил, прямо под колеса, откуда здесь коты?

– Кот? – посмотрел в лобовое стекло второй. – По ночам их полно везде, да и сама ночь напоминает мне кошку, такая же скользкая и независимая, кажется, они делают её ещё чернее.

– Мне показалось, этот кот разговаривал по мобильнику. Бред какой-то, возьми руль ненадолго, что-то у меня взгляд замылился, передохну.

– Да я уже держу.

Гроб был открыт, и я мог видеть, что машину вели двое. Автомобиль покачивало, скорости не чувствовалось, смущало только то, что у него было два металлических руля, приглядевшись, я понял, что это – самые обыкновенные задвижки от трубопроводов, мужчин было видно плохо, но голоса мне показались знакомыми. Один из них смотрел в боковое окно, другой вглядывался вдаль… В динамиках надрывался Робертино Лоретти с песней «Аве Мария».

– Ты всё на запад смотришь? Что там, Борис?

– Да, хорошо там, наверное, солнце всегда на запад уходит, я ему верю, все солнца уходят на запад.