Читать книгу - "Крокодил - Марина Ахмедова"

Зайдя в «Гринвич», Ваня потер тыльную сторону ладони, словно убеждая себя в ее чувствительности. Он пробежался глазами по широким прилавкам с помидорами черри в стаканчиках и плоских упаковках. Прошел мимо ананасов, дынь, разрезанных пополам и затянутых пищевой пленкой. Остановился рядом с полочкой, где лежали манго разных сортов, ухмыльнулся и покачал головой, как бы говоря – я знал, я так и знал.

Ваня прошел дальше и остановился возле длинного стеллажа с бутылками вина. У другого конца стояла девушка с металлической корзинкой. На ней была пухлая жилетка с меховым капюшоном, надетая на полосатый шерстяной свитер. Обтягивающие джинсы. Гладкая кожаная сумка у бедра. Светлые волосы собраны в пучок на макушке. Она читала этикетки на бутылках. Ваня только один раз скосил глаза на нее и больше в ее сторону не смотрел. Задрав голову, он погрузился в изучение бутылок и медленно продвигался в ее сторону. Девушка шла по направлению к нему.

Раздался телефонный звонок. Она поставила корзинку на пол, порылась в сумке. Пальцем прикоснулась к экрану айфона. Ваня посмотрел на бутылки сбоку.

– Да, солнце… – сказала она в трубку таким тоном, словно вокруг нее все планеты солнечной системы совершали парад и, ответив на звонок, она сделала звонившему большое одолжение. Ваня глумливо ухмыльнулся. – В «Гринвич» заскочила… Сейчас буду. Целую, солн-це… – с лощенной усталостью в голосе пропела она.

Она положила телефон в карман и взяла с пола корзинку. Ваня подобрался, подбодрился и как будто стал шире в плечах. На дне его карих глаз промелькнула медовая искра. Можно было подумать, что он сейчас очень взволнован и возбужден одновременно.

Ваня заприметил какую-то бутылку на полке, сощурился, читая этикету, подался вперед. Девушка приблизилась к нему. В ее корзинке лежали кусок сыра с плесенью, стаканчик помидоров черри и виноград. Ваня в ее сторону не посмотрел. Девушка окинула его быстрым взглядом и вернулась к бутылкам. Ваня резко взял со стеллажа бутылку, на которую все это время смотрел и прошел близко от девушки.

Зайдя за соседний стеллаж, он сунул бутылку под резинку куртки. Опустил руки и, слегка ими раскачивая, пошел к выходу.

Ваня вышел из «Гринвича», никем не остановленный. Когда за ним съехались автоматические двери, он усмехнулся. Спустился в переход метро. Прошел его насквозь, поглядывая за колонны. За одним из поворотов, прислонившись к стене, стоял человек. Низко надвинутая кепка закрывала опущенную голову. Казалось, он дремлет стоя. Ваня негромко свистнул. Тот сразу поднял голову, подошел к нему. Ваня встряхнул рукавом, приподнял руку и показал прилипший к ладони айфон. Человек сунул руку в карман, вынул и передал Ване две голубые купюры. Ваня вытряхнул телефон в его ладони, сунул руки в карманы и пошел вверх по лестнице.

Жаба захлопнула дверцу машины. С водительского сиденья к ней повернулся мужчина лет тридцати пяти, с бледными мясистыми губами, широко расставленными водянистыми глазами и бровями, сведенными, словно щипком, двумя глубокими вертикальными морщинами. Одна щека его была выше другой, вздернутый кончик носа поднимал ноздри. Жаба смотрела в эти темные теплые дырки на его лице, пока с пассажирского сиденья не высунулся второй – молодой, бритый, худой, с опухшим носом, широкими бровями и затаенным взглядом темных глаз. Под носом у него была треснувшая язва с мелкими сухими пупырышками.

Жаба посмотрела на мужчину, сидящего рядом с ней. Этому было лет тридцать, но с передней части головы темные волосы уже сошли, оставив узкую полоску посередине. Черты его лица были правильны и обычны. Брови вскидывались, одевая домиком большие голубые глаза, прозрачные и застывшие, как стекло. Лицо его ничего не выражало, словно фасад дома, заброшенного и нежилого. Только за голубыми зрачками, как за наглухо закрытыми широкими окнами, бился кошмар.

– Что будем делать? – спросила Жаба.

– Минет, – промычал водитель, охватывая ее широкоугольником глаз.

– С презервативом пятьсот, без презерватива – семьсот. С каждого… – деловым тоном сказала Жаба, причмокивая жвачку.

– Поехали… – сказал водитель, крутанув руль.

За окном проносились размытые фигуры людей, словно вышедших из границ и слившихся с черной рекой вечера, растекающегося по автостраде. И не разобрать было, кто из них женщины, а кто мужчины. Только горящие витрины магазинов и окна кафе проливали на вечернюю реку островки желтого света.

Жаба, надув губы, смотрела на свои черные коленки. Мужчины молчали. Тот, что рядом с ней, не отрывал взгляд от дороги, и можно было подумать, он видит этот город после долгого перерыва.

Город пошел уменьшающимися домами, словно машина вносилась в другое пространство – туда, где можно спрятаться. И пространство это должно быть маленьким и укромным, чтобы в нем можно было делать никому не видные дела. Асфальт под шинами зашуршал, наверное, потому, что расстояние отрезало звуки центра города, как лезвием перерезают вены и артерии, идущие от сердца. Жаба не отрываясь смотрела на верхушки деревьев. Чем меньше становились дома, тем выше деревья.

Машина остановилась на проселке. Мужчина, сидевший за рулем, щелкнул включателем на потолке. Салон вспыхнул белесым светом, делая деревья за окнами призрачными, а людей в машине – явственными, хорошо прочерченными в замкнутом пространстве голубоватыми контурами.

Мужчины вышли из машины. Жаба ненадолго осталась одна, вглядываясь в темноту за окном. Дверь с ее стороны открылась.

– Подвинься, – сказал водитель, втискиваясь на заднее сиденье.

Жаба приподняла зад и плюхнулась посередине. Вытащила из кармана фантик, желтоватую жвачку изо рта, завернула ее в фантик и положила в карман. Повернулась к мужчине и сложила губы бантиком. Он ущипнул ее за ляжку под юбкой.

– Че, давай, – сказала Жаба.

– Сейчас дам, – ответил он и навалился на нее.

– Это еще зачем? – звенящим голосом спросила Жаба. – Секс классический – тысячу рублей. И вообще, платите вперед.

– Пасть закрой, жирная тварь.

Он засунул руку глубже и потянул за резинку чулок. Белое мясо жабы взбугрилось под резинкой.

– Трусы снимай, че сидишь, – приказал мужчина.

– Мужчина, вы платить будете?! – голос Жабы дрожал.

– Ты че, не въехала, тупая тварь? – он ткнул мякотью ладони ее в подбородок. Голова Жабы отъехала назад и ударилась о сиденье. – Жирная тупая тварь.

Жаба задрала юбку, стянула узкие черные стринги с серебряным сердечком и сунула их в карман.

– Ляг нормально, – он еще раз ткнул ее в подбородок.

Жаба опрокинулась на сиденье темной бугристой горой. Раздвинула ноги. Мужчина повалился сверху, приблизив к ее лицу широкие губы, бледные, как обескровленное мясо. Черные дыры его ноздрей обдували ее щеку, из его рта несло гнильцой, будто в зубе было дупло, в котором сдохла птица. Жаба повернула голову вбок.