Читать книгу - "Необычайный крестовый поход влюбленного кастрата, или Как лилия в шипах - Фернандо Аррабаль"

В самый разгар кровопролития, когда непогрешимые палили почем зря, нипочем не зря в корень, а число выживших убывало, как тринадцатое в пятницу, председатель Гильдии врачей пытался потолковать со мной о моем собственном здоровье. Тяжелый случай delirium tremens{56} был у этого крысобоя. Я спросил, не желает ли он выслушать меня по телефону стетоскопом или навешать мне на уши лапши, в которой мы нимало не нуждались благодаря огороду Тео. Я решил окончательно и бесповоротно никогда не приглашать его к обеду, даже в сопровождении свиты можореток в миноре.

Мои неизлечимые гибли у меня на глазах, рвались их сердца, и превращались в решето тела, а председатель тем временем заговаривался и разводил турусы на колесах под свист и пляску с грехом пополам. Из его бредовых речей выходило, что,

«...Я БЫЛ ТАКИМ ЖЕ НЕИЗЛЕЧИМЫМ,

КАК ВСЕ ПАЦИЕНТЫ КОРПУСА...

ОДНОЙ ИЗ ЖЕРТВ СМЕРТЕЛЬНОГО

ВИРУСА...»

И подобную нелепицу он выдал как истину в последней инстанции и на конечной станции, не имея никаких доказательств, кроме моего анализа крови, в своих грязных лапах, видя соринку в чужом глазу и не замечая в своем бревна!

Он понес такую ахинею, что я всерьез подумал, уж не пробирался ли он тайком за стену, чтобы строить куры какой-нибудь пациентке, которая, в свою очередь, понесла от него. Чего доброго, придется принимать роды – в таких условиях мне останется только выплеснуть младенца вместе с водой. Сделать ребенка за моей спиной и ждать, что я посмотрю на это сквозь пальцы!

На каждое его утверждение я возражал не в бровь, а в глаз: «Лжец!», «Шарлатан!», «Ничтожество!» На каждое карканье отзывался громким ржаньем норовистого и ухоженного молодого скакуна. На каждый совет отвечал как на духу и не лез за словом в карман... А каждое молчание о божественной красоте Сесилии, колдуньи моей с глазами нетленными, парировал лебединой песней, посвященной сыну Цитеры и дяде Сэму.

Без спроса воспользовавшись пробами моей крови, хранившимися в центральной лаборатории, они посмели вторгнуться в мою частную жизнь, эти туши, эти старые хрычи с лужеными желудками! Воистину последняя соломинка сломала спину утопающего верблюда. Разумеется, они обнаружили в моей крови пресловутый вирус urbi et orbi. Ну и что в этом плохого? Разве это говорило что-нибудь о состоянии моего здоровья или соответствии занимаемой должности? Дудки! Только одно можно было утверждать со всею синекурою – что вирус находился в моих клетках, как порча в черных колосьях. И пусть себе, лично я не был склонен к агрессивности, которую питали к нему мои коллеги, если допустить, что они вообще были способны кого-либо питать.

В довершение безобразий они наблюдали за моей психикой из-под полы и окольными путями, как воры, каковыми они и были, и, не видя дальше своих варикозных вен, записали в диагнозе, что «абсурдная деменция и нерациональный оптимизм, характерные для последних дней жизни всякого неизлечимого, помутили и мой разум». Я чуть не умер от смеха, слушая, за семью замками у себя в Корпусе, как пугают пугачи и стрекочут стрекачи этих стрекозлов с их манишками манжетами! Но я сознавал свой долг прежде всего перед больными, которые не высовывали носа за крепостную стену и не совали его в мою личную жизнь.