Читать книгу - "Большой дом - Николь Краусс"

В те дни она и начала убегать. Я возвращался из магазина, а входная дверь — нараспашку. И Лотте нет. Когда это произошло впервые, я сел в машину и, вконец обезумев, ездил минут пятнадцать по окрестностям. Она нашлась в полумиле от дома, на Хэмпстед-лейн — сидела на автобусной остановке без верхней одежды, хотя была зима. Увидев меня, она не двинулась с места, не встала. Лотте, сказал я, наклонившись к ней. А может, я сказал: любимая. Куда ты собралась? Навестить друга, сказала она, болтая ногами — то скрещивала их, то распрямляла. Какого друга?

Оставлять ее одну стало невозможно. Уходила она не каждый раз, но после нескольких таких треволнений мне пришлось нанять сиделку, чтобы я мог три раза в неделю отлучаться по делам. Первая сиделка, которую я нашел, оказалась сущим кошмаром. Поначалу-то она произвела впечатление настоящего профессионала, притащила кучу рекомендательных писем, но достаточно скоро выяснилось, что она небрежна, безответственна и интересуют ее только деньги. Однажды днем я вошел в дом и застал ее у двери. Она переминалась с ноги на ногу. Где Лотте? — резко спросил я. Она принялась нервно заламывать пальцы. Что здесь происходит? Я возмущенно отстранил ее с пути и влетел в прихожую, куда мы много лет назад впервые ступили вместе с Лотте, когда дом еще принадлежал лепившей горшки старушке в инвалидном кресле, и на потолке виднелись следы половодья — тут разлилась река, которую я, если честно, до сих пор иногда слышу, проснувшись среди ночи. Но в прихожей было пусто, в гостиной и в кухне тоже. Где моя жена? — спросил я или, возможно, крикнул, хотя по натуре я человек тихий. С ней все в порядке, заверила меня сиделка Александра или Алекса, уже не помню точно, как ее звали. Звонила очень хорошая женщина, судья, кажется. Она сейчас привезет мадам домой. Не понимаю! Я уже точно кричал, вряд ли я мог сдерживаться так долго. Как она могла куда-то уйти, когда вы сидите при ней? В этот момент я при ней не сидела, поправила меня девица. Она смотрела телевизор, передача эта мне не особо нравится, и я решила подождать в другой комнате, пока она закончится. Но после этой передачи она включила еще одну, такую же скучную, поэтому я позвонила подружке, и мы немного поболтали, а потом мадам стала смотреть третью передачу, из самых ужасных, где змеи пожирают беспомощных животных, там у них обычно змеи и аллигаторы, но эта, кажется, была о пираньях. Потом я вошла, проверить, не надо ли ей чего, а ее нет. К счастью, почти сразу позвонили из суда и сказали, что миссис Берг у них и с ней все в полном порядке.

К этому моменту я был уже в таком гневе, что не мог ни кричать, ни говорить. Из суда??? Из какого СУДА? Если бы в эту минуту перед домом не остановился автомобиль, я задушил бы идиотку собственными руками. За рулем сидела женщина, лет под шестьдесят, она вышла и открыла дверцу для Лотте. Бережно, терпеливо она провела Лотте по дорожке, давно расчищенной от зарослей ежевики — с обеих сторон росли лиловые ирисы и гиацинты цвета красного вина — Лотте обожала все оттенки бордового. Ну вот, миссис Берг, вот мы наконец и дома. Она вела Лотте за руку, словно родную мать. Наконец и дома, повторила Лотте и просияла. Привет Артур, сказала она и, отряхнув брюки, прошла мимо меня в дом.

Затем эта женщина, которая действительно оказалась судьей-магистратом, поведала мне следующую историю. Примерно в три часа дня она спустилась в вестибюль суда поговорить с коллегой и на обратном пути увидела Лотте. Она сидела, положив сумочку на колени, и смотрела прямо перед собой, словно ехала в автомобиле и перед нею разворачивались неизвестные пейзажи, или словно она актриса и изображает, будто едет в автомобиле, а на самом деле просто сидит неподвижно и смотрит перед собой. Могу я вам чем-то помочь? — спросила судья, хотя обычно, когда к ней приходили посетители, ее вызывали из кабинета звонком, да и никаких встреч у нее в этот день намечено не было. В общем, как Лотте попала в вестибюль в обход охранника и секретарши, так и осталось тайной. Она медленно повернулась и посмотрела на судью. Я пришла сообщить о преступлении, произнесла она. Хорошо, ответила судья, садясь напротив Лотте. Слушаю. Она, конечно, могла потребовать, чтобы Лотте покинула помещение, но пожалела посетительницу. Какое преступление? Я бросила ребенка, объявила Лотте. Своего ребенка? — уточнила судья, заподозрив, что Лотте, которой на тот момент было семьдесят пять лет, видимо заблудилась и не вполне адекватна. Да, ответила Лотте, это было двадцатого июля сорок восьмого года, через пять недель после того, как он родился. Вы его кому-то отдали? — спросила судья. Его усыновила супружеская пара из Ливерпуля, сказала Лотте. В таком случае тут нет состава преступления, мадам, сказала судья.

Лотте замолчала. Замолчала и смутилась. Смутилась и перепугалась. Резко встала и попросила, чтобы ее отвезли домой. Но куда идти — не знала, где выход — не знала, словно способность ориентироваться канула куда-то вместе со словами. Судья спросила, где она живет, и Лотте дала ей название немецкой улицы. От дверей донесся удар молоточка, и Лотте вздрогнула. В конец концов она разрешила судье залезть в сумочку, чтобы найти ее адрес и номер телефона. Судья позвонила домой, поговорила с сиделкой и, предупредив секретаря, что скоро вернется, повела Лотте к выходу. А Лотте смотрела на нее так, будто увидела впервые.

Неожиданно в голове моей разлился холод — до полного онемения, до нечувствительности, точно лед пробрался вверх по позвоночнику и начал затекать в мозг, защищая его от новости, которую я только что услышал. Однако я нашел в себе силы сердечно поблагодарить судью. Как только она уехала, я уволил сиделку, и она, матерясь, убралась вон. Лотте я нашел в кухне, она жевала печенье.

Сначала я ничего не мог делать. Но разум мой потихоньку начал оттаивать. Я слушал, как Лотте двигается по дому, шумит, шуршит, похрустывает суставами, сглатывает, облизывает пересохшие губы, постанывает иногда. Потом я помог ей раздеться — в последнее время мне приходилось ее раздевать, одевать и мыть — и, глядя на ее стройное тело, которое, как мне казалось, я знаю до каждой родинки, каждой клеточки, я недоумевал. Как же так? Неужели она выносила ребенка, а я об этом не знал? Я вдыхал ее запахи — и прежние, знакомые, и более новые запахи ее старости — и думал: в этом доме проживают два нескрещиваемых вида. Один вид — сухопутный, другой — водный, один цепляется за поверхность, другой скрывается в глубинах, и все же каждую ночь, благодаря какой-то лазейке в законах физики, они спят вместе в одной постели. Я смотрел на Лотте, а она сидела перед зеркалом и расчесывала седые волосы, и я знал, что теперь каждый день, до самого конца, мы станем все больше и больше отдаляться друг от друга.

Кто был отцом ребенка? Кому Лотте отдала младенца? Видела ли она его потом? Оставалась ли между ними хоть какая-то связь? Где он теперь? Я прокручивал эти вопросы в уме снова и снова и не верил, что мне приходится обо всем этом думать. Все равно что спрашивать себя, почему небо зеленое и почему через наш дом течет река. Мы с Лотте никогда не говорили о тех, кого любили прежде, до нашей встречи: я — из уважения к ней, а она — потому что всегда приговаривала прошлое к забвению и безмолвию. Конечно, я знал, что у нее были любовники. Я знал, например, что стол ей подарил один из этих мужчин. Возможно, он был единственным, хотя вряд ли, ведь когда мы познакомились, ей уже исполнилось двадцать восемь лет. Но теперь мне пришло в голову, что ребенка она родила именно от этого человека. Наверняка. Как иначе объяснить ее странную привязанность к столу, ее готовность жить с этим чудищем, не просто сосуществовать бок о бок, но и работать изо дня в день у него на коленях. Да, всему причиной вина и угрызения совести. Мои мысли блуждали, но вскоре — неизбежно — добрались до призрака Даниэля Варски. Если Лотте дала судье верные даты, Даниэль — ровесник ее ребенка. Нет, ее сыном он быть не мог, это совершенно невозможно. Не знаю, как повела бы себя Лотте, появись ее выросший сын в нашем доме, но точно — не так, как она приняла Даниэля. И все же внезапно я понял, чем он ее привлек, все стало на миг ясно, сошлось воедино — а потом снова распалось на тысячу неизвестных. Вопросов было больше, чем ответов.