Читать книгу - "Коммунисты - Луи Арагон"

— А вы, лейтенант, — спросил Мюллер, — каково ваше мнение?

Две глубокие складки, идущие у Готие от крыльев носа ко рту, стали еще заметнее. Он сморщился, пригладил спасительную прядь, прикрывавшую лысину. Странно, лицо у него худое, но какое-то опухшее. Готие начал говорить будто для самого себя, лишь бы не молчать; мысли как-то незаметно для него самого превращались в слова:

— Мое мнение… Полковник — странный человек… Я, правда, столуюсь у майора Наплуза, но поскольку я заведую автопарком — потому-то я и приехал сегодня в Мо поторговаться насчет горючего… ведь если нас завтра куда-нибудь перебросят, полк вынужден будет оставить свои машины… О чем это я говорил? Да, так вот, хотя я столуюсь у майора Наплуза, я часто обедаю и у полковника… Мы с вами, господин майор, там ведь встретились. В ротной столовой и то приличнее кормят. Полковника снабжает хозяйка бакалейной лавки… Она же и стряпает, — вы сами видели, как стряпает. И подает тоже она в своей столовой. Словом, полное убожество. Имеется у этой дамы дочка, но и та рожа сверхъестественная. У полковника Авуана все в таком духе. Экономия. Он большего и не требует. Ничего ему не надо. Только в тот раз, когда приезжал майор-кухмистер[345], в декабре, у нас подавали дней пять-шесть хорошее вино. А возьмите горючее — вы думаете легко мне этим заниматься одному, без поддержки? По-моему, Авуан старается, чтобы его не замечали… да, чтоб о нем совсем забыли. Держит себя так, как будто полк ему дали по ошибке, и он боится, что вдруг об этом вспомнят и отнимут полк…

— Пожалуй, это верно, — согласился Мюллер.

— Но дело не только в этом. Он человек осведомленный. Должно быть, сохранил дружеские связи на улице Сен-Доминик, в министерстве… Он весь дрожит, когда при нем упоминают имя военного министра… преклоняется перед Даладье. Какое-то необъяснимое почтение! Однажды Даладье выступал по радио, как раз в этот день я обедал у полковника, и он заставил нас, стоя навытяжку, слушать Даладье, — вернее, радио! Нелепейшее зрелище: стоят перед радиоприемником несколько идиотов, руки по швам!

— Это еще не так плохо, — попытался ввернуть слово Дюран.

— Для вас, понятно! — возразил Мюллер. — Но это, однако, не объясняет, почему наш полковник отказывался отдавать дела подозрительных лиц.

— Объясняет! Подождите, я не кончил. Авуан так удивлен, что ему поручили командование, так боится, что его снимут… У него такое чувство, словно полк тает под его руками… Вы же сами знаете, он не отпускает солдат, которые имеют право вернуться домой… И даже коммунистов не желает отпускать… Помните, когда у него взяли батальон Бреста? Ведь он не хотел его отдавать… Правда, в батальоне всех обмундировали…

Мюллер заворчал: — Брест карьерист. Пролаза. В молодости у него была темная история. Выпутался благодаря связям. Он друг Шотана… масонов. Говорят, интригует, чтобы его часть отправили в Финляндию…

— Я не говорю о третьем батальоне, я хотел другое сказать. Когда охранка требует у полковника личные дела, полковник думает: если что-нибудь обнаружат, — значит, из полка еще людей возьмут… а ему хочется, чтобы все его солдатики были при нем. Авуан хочет, чтобы все они были здесь… Вы знаете, он считает, что его полк вовсе не так уж плох! Он о нем говорит всерьез, будто это и в самом деле боевая единица.

— Вот умора!

Мюллер и Готие изумленно взглянули на Дюрана. Инспектор полиции гоготал, то склоняя к столу свое толстоносое лицо, то снова выпрямляясь.

— Что это вас так разбирает? — спросил Мюллер.

— Меня? Да так, ничего! — ответил Дюран и затих.

— А пока что, — вздохнул майор, — до сих пор наш полк не прочистили. Известно, например, что в батальоне Наплуза коммунисты? Конечно, обо всех имеются сведения. Но как вы думаете, Дюран, это свежие сведения? Ведь с 1936 года эти люди далеко пошли…

— Во всяком случае, всем известно, что в первом батальоне служит лейтенант Барбентан, сотрудник «Юманите», — заметил Готие. — И будь моя воля…

— Ну, о нем не будем говорить, он никуда не спрячется. Но ведь опасны не те, кто на виду. У себя, например, я сам провел расследование.

— Однако в вашем батальоне на днях опять пели «Интернационал», — почтительно вставил Дюран.

— Ничего от вас не скроешь, Дюран. Да, пели, и сейчас иногда поют. И представьте, я не против. Вот у Наплуза молчат. А ведь сказано: бойся огня под пеплом. Возьмите опять-таки вашего негодяя Барбентана, — разве у него вы когда-нибудь услышите «Интернационал»? А у меня поют. Это, если хотите, доказывает, что в моем батальоне есть жизнь. И потом, когда человек поет «Интернационал»… значит, он его знает, верно? Человека, который поет такие песни, сразу видно. Поняли? Вот у меня время от времени поют… Следовательно, я предупрежден и могу принять меры…

Готие взглянул на майора не без восхищения. Сам он не был антисемитом, и теория Мюллера казалась ему большим преувеличением — Мандель, Христос… Но все-таки майор настоящий мужчина, одни плечи чего стоят; глаза как у сторожевого пса, все видят, все подмечают… Возможно, он не создан для высоких постов… Но правительству такие молодцы нужны… Теперь нам требуются люди циничные и решительные, которые не боятся ни бога, ни дьявола… Он вспомнил о своем пребывании в Индии. Право, если бы во Франции был свой Киплинг, он воспевал бы именно таких Мюллеров… Но тут же лейтенант вздохнул: не обманет ли его капитан насчет горючего? Правда, он обещал, но как-то уж очень неопределенно. Хлоп, хлоп — доктор продолжал в одиночестве гонять шары.

— Солнце спряталось, — сказал Дюран, — собирается дождь.

В его ли годы разыгрывать из себя юношу! Теперь он уже жалел, что оставил непромокаемый плащ в канцелярии. Придется за ним сходить… тем паче, что в кармане плаща лежит письмо к Сильвиане: надо попросить кого-нибудь из сослуживцев отдать ей письмо в собственные руки, а то бог знает, что она там, распутница, может без него натворить. Стоит отвернуться на минуту… правда, она на двадцать лет моложе меня.

— Вы в первую роту, Дюран? — спросил Готие. — Я могу вас подвезти!

Дюран рассыпался в благодарностях. Однако он заметил, что, выйдя из бистро, лейтенант стал называть его просто «Дюран». Почему же не «господин Дюран»? Значит, нет уважения к полиции…