Читать книгу - "Старомодная манера ухаживать - Михайло Пантич"

Вот что, — как сказал бы А. Д. Не люблю зиму. И лето тоже не люблю. Я не люблю даже смену времен года, хотя, должен признать, есть во всем этом какой-то определенный ритм, какая-то хоть иллюзорная, но перемена. Но все равно не люблю. Только-только переживу зиму, едва дотяну до лета, и вот мне уже кажется, что оно никогда не кончится…

Одним таким душным, поздним августовским вечером (точно не припомню, что это был за день, в голове у меня все смешалось, ведь в моей жизни ничего не происходило, но, к примеру, скажем, что этот вечер мог носить имя субботы, как это написано где-то у покойного М. М.) я болтался по улицам, просто так, без цели, без единой законченной мысли в голове. Новый Белград совершенно опустел, как это обычно и бывает летом, я целыми днями ничего не писал, мне была противна даже мысль о чем-либо подобном, но нет ничего хуже предопределенности, и я знал, что однажды мне все же придется сесть за рабочий стол. Редкие прохожие, казалось, все подряд, как будто только-только пробудились от долгого, одуряющего сна… как будто, под действием долгой амнезии пробуждения бродят бесцельно вокруг.

Я остановился перед кинотеатром, взглянул на афишу. Шел фильм «На следующее утро» с Джейн Фондой и Джеффом Бриджесом, режиссер Сидни Люмет… Пока я раздумывал, пойти или нет, мой блуждающий взгляд упал на стену справа от входа, где большими буквами, черной масляной краской было написано:

ШТУКЕЛЯ — МОЙ ПАРЕНЬ

Цеца

Аземина

София

В первое мгновение я не понял, но потом в голове все же щелкнуло, и, покупая билет, я фыркнул довольно громко. Полусонная кассирша посмотрела на меня с изумлением.

Фильм уже начался, только что прошли титры, и первое, что я увидел на экране, были большая белая длинная стена какого-то здания без окон (заброшенный завод или что-то в этом роде) и шатающаяся дочь старого Фонды. Я встал сбоку. В первые минуты глаза опоздавшего кинозрителя еще не привыкли к темноте, и потребовалось немного времени, чтобы сориентироваться. (В зале люди уже спокойно дышат в лад и медленно растворяются в свете того, другого, параллельного мира, который вдруг становится их единственной реальностью.) Когда я окончательно стал различать очертания, то понял, что зал полупустой. Я прошел куда-то в самый центр и сел. Слева от меня (они всегда левые, даже в партере) перешептывалась группа чешских туристов:

— Петра, это не эротический кинотеатр.

— Да, ошибочка вышла.

— Ребята, давайте подождем хотя бы пару минут, может, фильм стоящий.

— Нет-нет. Я хочу смотреть «Империю чувств». Мы ведь прочитали в сегодняшней газете, что в этом кинотеатре показывают этот фильм, роковая японская страсть. Похоже, мы ошиблись залом. Пошли. Давайте, чего ждете.

И затем целая группа, человек пять-шесть, очевидно, разочарованных из-за зря выброшенных денег, тихонько встала и на цыпочках, чтобы не потревожить тишину, вышла из зала. На выходе один из них тихонько прошептал:

— Ну и дурак же ты, Вацлав.

А фильм, и правда, был неплох. В хорошо написанном сценарии все было на своем месте. Нити сплетались и расплетались в нужный момент, всегда немного раньше моего затянувшегося ожидания, и все остальное было срежиссировано ладно: музыка, операторская работа, и прежде всего, эта совершенная, обаятельная пятидесятилетняя девушка Джейн, о которой в таком дурдоме можно было лишь мечтать. Если вам когда-нибудь попадется фильм под названием «На следующее утро», очень рекомендую его посмотреть, обещаю, что скучно, как сейчас, вам не будет, хотя М. С. о нем самого плохого мнения…

Мне показалось, что несколькими рядами передо мной я заметил знакомый профиль. Да или нет, я недолго сомневался, вскоре фильм поглотил меня целиком. Джейн, как я уже сказал, вполне симпатичная особа, более того, даже во мне пробудилась меленькая, убогая балканская тоска по большому миру. Что поделать, все как-то рвется из меня, как будто тело тает, и слова, и прикосновения и не-знаю-что-еще проникают сквозь кожу как-то иначе, осязаемо, как будто снова соединяешься с самим собой, будто выныриваешь из темного, освежающего моря, твое эго — больше не крохотный, съежившийся, скользкий комочек где-то внизу, глубоко в утробе, а гораздо крупнее, способное разговаривать и прощать — только, как обычно, не с кем и некого, город летом пуст. Зимой совсем другое: скучно и скученно; хотя ты по инерции снова как будто сам по себе, отчужденный и невидимый; вокруг тебя много людей, а ты жаждешь своей ежедневной порции одиночества, и тогда лучше всего работается и пьется. Подведу черту: я не люблю ни лето, ни зиму. Итак, положение дел таково: у Штукели всё супер, его добиваются Цеца, Аземина и София, а я сидел в полупустом кинозале и тонул в меланхолии…