Читать книгу - "Страдания юного Зингера - Виктор Андреев"

У дверей бани, не торгуясь, купил у мужика с испитым и страдальческим лицом два каких-то препаршивых веника. Только и сказал равнодушно:

— Хорошо, что не из крапивы.

Когда мы разделись, я увидел: левая рука у него — вся в свежих шрамах. Но не спросил ни о чем. Я тогда еще ни о чем не догадывался…

В предбаннике Валера первым делом «приговорил» еще одну бутылку пива. Оставил на донышке:

— Для парной.

Парок, ничего не скажешь, он сделал знатный. Расстелив простыню, Валерий лег на лавку:

— Ну, чиф, давай! Не жалей ни веников, ни меня!

…С меня уже семь потов сошло, покрасневшие руки уже плохо держали веники, а он все покрикивал:

— Давай, мила-ай, давай! Тряхни стариной! — И, вспомнив не то картину Федотова, не то какой анекдот: — Анкор, еще анкор!

Тут я взмолился:

— Все, больше не могу. Сил нет, и уши сейчас отвалятся.

— Слабоват ты, однако, Георгий, стал, — с сожалением отозвался Валерий и, иронически оглядев меня, голого, добавил: — Что, скенция потенцию ест? — Я поначалу не понял ни его усмешки, ни его латыни.

Мы выползли в предбанник.

Красный как рак, Валерий раскупорил поллитру. Я отрицательно замотал головой. Мой одноклассник, подняв палец, изрек авторитетно:

— И не моги отказываться. Что говорил император наш Петр Алексеевич, он же Великий, из одноименного фильма графа А. Ни. Толстого? Он говорил: год не пьешь, два не пьешь, а после бани — выпей!

И вдруг, сделав страшные глаза, завыл:

Два мертвеца в одном тазу

пустились по морю в грозу…

Я только вздохнул обреченно:

— Не надо так резко.

А Валера громко рассмеялся и гаркнул:

— Ур-р-ра! Значит, моя виктория?! За нашу с тобой, Жора, встречу! И очень тебя прошу: перестань меня травмировать, третировать и терроризировать! Ну, вздрогнули.

Одним махом осушил взятый у банщика и наполненный доверху стакан, снова наполнил и протянул мне:

— Пей, пока я добрый. Пей, прошу. И не забывай: закусывай.

Сам он закусывать не стал — только с отвращением понюхал гамбургер:

— Тьфу ты, гадость какая! Зря купил. Лучше бы еще бутылку взял.

И странное дело: он, казалось, совсем не захмелел. Или…

— Ты с бодуна?

— Конечно, — охотно отозвался Валерий, — как раз ровно год назад выпил, а сейчас — похмелье.

Мы еще два раза ходили в парилку. Меры мой одноклассник не знал: хлестался с остервенением, до одури. И кричал на меня:

— Давай, Георгий, не отставай! Мутузь свое сало зеленым другом! — С таким же остервенением хлестал веником меня. — Даже и не думай, что я тебя пожалею. Не дождешься!

Снова выходили в предбанник, но принимали теперь каждый раз уже понемногу.

Наконец сели основательно.

Завернувшись в простыню, Валерий блаженно постанывал.

Достал сигареты. «Мальборо». Для меня — из дорогих. Курить в предбаннике не разрешалось. Тайком, словно в детстве, затянувшись несколько раз, улыбнулся:

— Хо-ро-шо-то как!..

Наклонился, размял икры ног. Выпрямившись, прикрыв глаза, стал негромко и серьезно читать стихи:

И когда мои ноги уже затекали

подо мной и щека моя тронула лед,

высоко над собою по вертикали

я увидел кружащийся самолет.

Он заметил меня и все ниже и ниже

стал спускаться. И вот уж, почти что без сил:

— Ну дави, — я тогда прошептал, — ну дави же

на гашетку! — И крепко рукав закусил…

Открыл глаза, подмигнул мне:

— Что-то я еще помню. Значит, склероза нету. Это утешает. Но ты знаешь, Георгий: что-то с памятью моей все-таки стало. Вот, например, все силюсь понять и никак не пойму: снилось мне это или наяву было. А было. Представь: женщина. Прекрасная молодая женщина. Мечта поэта. Не тело — изобилие. Коммунизм! Огромная грудь. Вынесена вперед метра на два! Ей-богу. Не дам себе соврать. Я ей и говорю, этой женщине то есть: «Не может такого быть! Ты — сон!» А она: «Ну ты и дурной! Глазам своим не веришь, так руками проверь. Потрогай!» Я провел по грудям — рукам моим жарко стало. «Ну что, убедился, Фома неверящий? — это она мне. — А говоришь: не бывает, сон!» И вот до сих пор маюсь, понять не могу: сон это все-таки был или явь? Вроде как явь. Но ведь не бывает таких грудей! Не бывает! Или все же бывает? Ты вот, Георгий, как думаешь?

Ну что я мог ему ответить? Тем паче что ответа Валера от меня и не ждал.

— Послушай, мы с тобой, Жора, всё тары-бары да растабары. А я о тебе, теперешнем, и знать еще ничего не знаю. Ты где работаешь-то?

Я ответил уклончиво, пожав плечами:

— В одном научном институте. Рассказывать неинтересно.

— А кем?

— Мэнээсом.

— Что, что? Майонезом? — Валерий расхохотался.

— Можно и так сказать. Тоже правильно будет.

— Постой. А если серьезно. Просвети меня, темного.

— Мэнээс — младший научный сотрудник.

— Теперь понятно. И получаешь, наверное, меньше, чем банщик. Гроши-копейки.

— Что верно, то верно. Лопатой деньги не гребу. Радуюсь, что вообще хоть что-то получаю… А у тебя, судя по всему, не так?

— Да уж конечно не так. Или ты полагаешь: я — идиот по жизни? Я, правда, тоже как бы работник умственного труда. Книгами торгую. Так сказать, коробейник.

— Извини за нескромный вопрос: сколько же ты получаешь?

— Я не получаю, а зарабатываю, — поправил он меня назидательно. — Ну, скажем, штуку в день…

— Это как?

— Ну, тонну, — сказал, зевая.

— ???

Валерий закипел:

— Да ты что, Георгий, с луны свалился?! Головкой совсем скорбный? — Сделал какой-то неопределенный жест правой рукой. — Одно слово: Анчутка беспяточный!.. Мальчишка. Жизни не знаешь. А фэйсом по тэблу тебя не возили? Нет? Счастливый ты человек! А в какой стране мы живем — знаешь? Знаешь, да? Умница! Счастлив, кто посетил сей мир… — Усмехнулся весьма недобро. — Но ты не Цицерон. И не Тютчев. Куда тебе! А судьбу ты предсказывать умеешь? Когда линия моей руки пересечется с трамвайной линией — сказать сможешь?.. Ну ладно, шучу. Не обижайся. Тыщи… тыщи зарабатываю. Но не думай: мне денег не жалко. Мне их и никогда жалко не было, а уж тем более сейчас. Но у человека всегда должны быть деньги. Чтобы он всегда мог их тратить. Так, как хочет. Ты думаешь: если у меня есть деньги, то я не вижу уже, что вокруг меня — нищие? Копейки считают. И вот это — унизительно. Ты-то понимаешь это, дурашка, своей головой ученой? Хоть это понимаешь?.. Да что с тобой говорить… И знаешь, хотел бы я быть евреем. Ты удивлен, Георгий? — Я неопределенно пожал плечами. — Евреи это такой умный и талантливый народ. Но я ни умом, ни талантом похвастать, увы, не могу. И вообще много чего не могу… А вот в дни путча ты где был? — вдруг, прищурившись, спросил Валерий.