Читать книгу - "Языческий алтарь - Жан-Пьер Милованофф"

Эфраим давно уже мечтал снова побывать на могиле Телонии. Письмо Григория предоставляло предлог, чтобы покинуть Коль-де-Варез. Он сказал Бьенвеню, что уезжает. Благодаря новому автобусному маршруту уже на следующий день в час вечернего чая он позвонил в дверь своих русских друзей. Соня Балинова снова поселила его в комнате с окнами на сад, которую ему пришлось делить с ивовыми манекенами в казачьих кафтанах. Григорий показал ему мишень, висевшую в гостиной, между двух зеркал. Размером она была с речной буй и изображала остров Манхаттан и знаменитую статую «Свобода» Бартольди.

– Он день-деньской игрррает в индейцев, – сокрушалась костюмерша. – Как будто нет ничего более важного!

– Я не играю, а тренируюсь, – возразил Григорий и метнул дротик, который, не долетев до Манхаттана, упал перед его креслом.

В одно мгновение Эфраим вернулся в атмосферу взбалмошного театра, которую невольно поддерживали мать и сын. Он испытал, пусть ненадолго, радость, которую мы испытываем, когда находим под соломой целой и невредимой фарфоровую безделицу, которую считали разбитой. Остались, значит, на земле безалаберные люди, способные сердиться из-за положения пуговицы на куртке или из-за длины лацканов, когда растут долги, режиссеры все реже отдают команды, на континенте сгущается подозрительность к иностранцам, а сердце сжимается при виде того, что болезнь Григория прогрессирует.

В день, когда Соня узнала, что у нее из-за ее же халатности собираются перекрыть воду, она отправила восвояси монтеров, явившихся устанавливать ей телефон, потому что они принесли черный аппарат, а не белый, который она заказывала. Победа осталась за ней: монтеры скоро вернулись, и она угостила их шампанским. С того дня аппарат надрывался день и ночь, словно ее номер оказался у всех русских диаспоры. Однажды позвонил из Лос-Анджелеса Рахманинов, приглашавший ее на премьеру. Днем позже подруга детства, принцесса Т., сообщила из Калькутты, что ее мучает мигрень. Глухой ночью внучка Толстого делилась радостью – рождением здорового сынишки, скорняк из Копенгагена сообщал о прибытии партии соболей, Ирен Немировская благодарила за посылку – фрукты в сахаре.

Так и останется неизвестно – потому что я отказываюсь об этом писать, – нашлось ли у Сони Балиновой время, чтобы в промежутках между телефонными звонками, приступами бессонницы и творчеством занять место Телонии в мускулистых объятиях Нарцисса, или гость оказался настолько не галантен, что отверг соблазн, стучавшийся к нему в дверь. Я буду придерживаться фактов. Эфраим собирался переночевать у своих русских друзей две ночи, а пробыл несколько недель, ибо случай – опять он – внезапно столкнул возлюбленного Телонии, возвращавшегося с кладбища, с господином Альбером, шагавшим к себе домой в чуть сдвинутой на бок шляпе. Встреча вышла не протокольной, и газеты на следующий день не посвятили ей ни строчки. По правде говоря, сутенер даже ничего не понял. Как обычно при выходе из заведения Гортензии с недельной выручкой с портфеле из красной кожи, оживление на бульварах и выпитое спиртное настраивали его на деятельный лад. Он подумывал, не пришло ли время расширить деятельность, перебравшись в более крупный город – Гренобль, даже Лион. Улыбаясь своим мыслям, он не обратил внимания на молодого человека, оглянувшегося ему вслед и прервавшего прогулку, чтобы за ним увязаться.

Преследование было недолгим. Проходимец прошагал по бульвару, не озираясь, и исчез в подъезде красивого дома. Немного погодя в окнах третьего этажа зажегся свет. Эфраим решил, что выведал достаточно, и возвратился к своим друзьям.

На следующий день он провел с Григорием несколько часов, попивая чай, фантазируя об иных мирах и кидая в Манхаттан дротики. Вечером он достал из чемодана маску Телонии и при помощи Сони прикрепил к ней резинку. Затем он снова завернул маску в платок, положил в сумку и отправился к сутенеру.

Сперва он ошибся домом и попался на глаза консьержке. Наконец, он нашел подсмотренную накануне квартиру, пренебрег лифтом и медленно поднялся по лестнице, чтобы успеть поразмышлять и успокоиться. Третий этаж. Средняя дверь. Надпись на медной табличке: «Альбер К. Ратавэн, эксперт». Решительный, короткий звонок. Пятнадцать секунд. Шаги по ковру.

– Кто там? – спросил подозрительный голос через глазок.

– Телеграмма!

– Подсуньте под дверь.

– Вам надо расписаться.

Длительное молчание. Мягкие шаги удалились. Эфраим дал эксперту двадцать секунд на то, чтобы засунуть за ремень пистолет и вернуться, и мысленно начал считать. Девятнадцать, двадцать, двадцать одна… Отодвигание засова, поворот ключа в замке, скрип приоткрывающейся двери. Мсье Альбер едва успел прошептать: «Потише, моя матушка…» – и опрокинулся навзничь, словно его снес несущийся поезд. Или словно его обезглавили. Но это был не поезд, не гильотина, а всего лишь резко распахнутая дверь, ударившая его в лоб.

Эфраим бросился внутрь квартиры, схватил своего недруга за ворот, разоружил его и приволок в гостиную. Знал ли он в точности, что нужно сделать? Да, у него вызрел план. Но события не подчиняются замыслам, потому что рождаются не из замыслов, а одно из другого, так что последние в серии событий происходят из причин, которых в начале цепочки вообще не существовало.

Начать с того, что юный Эфраим не ожидал, что в кресле посередине гостиной будет спать старушка в коричневом халате поверх ночной сорочки. Ноги ее покоились на жаровне. Тощая, со сморщенным личиком, она ничем не напоминала могучую безмятежную Лиз с лунообразным лицом. Правда, под морщинистыми веками спящей неустанно двигались глазные яблоки, совсем как у кухарки Высокого дома, когда та засыпала днем у печи и видела сны.

В комнате было тепло и мирно. У окна с белыми занавесками дремал на жердочке попугайчик. В камине тлела половина толстого полена. Нарцисс давал себе слово, что найдет виновника гибели Телонии и посчитается с ним. А теперь, когда он с ним поговорил, когда дотронулся до него, он уже сожалел, что сюда явился.

– Те, кто приходит ко мне без приглашения, всегда плохо заканчивают, – пробубнил мсье Альбер, пришедший в чувство и пытавшийся остановить пальцем кровь, обильно текшую у него из ноздри.

Эфраим вынул из сумки маску, приложил ее себе к лицу и завязал на затылке резинки. Теперь он был посланником, представителем Телонии, уполномоченным действовать от имени мертвой.

– Ваша мать знает о ваших занятиях? – спросил он бесцветным голосом, указывая на старушку.

– Я тебя знаю! Это ты увел у нас ту девчонку, не помню уже, как ее звали.

Эфраим пришел унизить сутенера, поставить его на колени, принудить вымаливать у маски прощение. Теперь, с опозданием, он понимал, что инсценировка глупа и что любой диалог будет излишним, как излишня сама их встреча. С палачами не вступают в спор.

Альбер, сидя на ковре, запрокинул голову, чтобы унять кровотечение. При этом он уже ухмылялся и даже глухо угрожал. Молодой мститель лишился терпения. Он с отвращением осознал, что не контролирует положение и все потеряет, если не положит ему конец. Тогда он схватил кочергу и ударил ею подлеца по затылку – ударил всего раз, без сильного замаха.