Читать книгу - "Арарат - Дональд Майкл Томас"

Они въехали на большую пустынную площадь.

– Кто это там на коне, Signor? – спросил итальянец, указывая на медную статую.

– Это наш Петр, основатель города. Год назад он вздыбливал своего жеребца над потоком воды. Потрясающее было зрелище!

– По крайности, вы можете не опасаться пожара, Eccellenza, – сказал неаполитанец с улыбкой. – Как приходится нам в Неаполе.

– Это правда, – сказал Чарский. – Наша Нева и ее гранит дружелюбнее, чем Везувий. Пожары мы оставляем нашим московским друзьям. Но уверяю вас, наводнения могут быть столь же разрушительны. Строить здесь город было со стороны Петра безумием. Но какой это великолепный идол, верно? Монарх половины мира, а может, и более чем половины. Мой старый лицейский товарищ Пушкин – вы слышали о нем?

– Si, Signor.

– Разумеется! Если бы он не был в ссылке в собственной деревне, вы обратились бы за помощью к нему, а не ко мне… Нет, не извиняйтесь! – Чарский улыбнулся явному смущению импровизатора. – Вы были бы совершенно правы. Он гораздо лучше меня, чудесный поэт.

– Почему же он в ссылке, Signor?

– Потому что писал свободолюбивые стихи; а еще и скабрезные, наподобие своей поэмы о Деве Марии, которой в один и тот же день вставляли и Бог, и Гавриил, и Сатана.

Заметив, что итальянец ничуть не обескуражен его словами, Чарский добавил:

– И потому что он сам вставлял генеральской жене. Если бы не эти маленькие слабости, он был бы сегодня с нами в Петербурге, вместо того чтобы чахнуть в родовом имении.

Чарский вздохнул. Затем, видя, что итальянец утратил интерес и более не слушает, он добавил:

– И все же нет худа без добра: благодаря наводнению я имею возможность предложить вам достойное и недорогое жилье. Хозяйка будет рада новому постояльцу. Прежний, как полагают, утонул при наводнении, и она с тех пор не может найти, кем его заменить.

Они остановились напротив ряда роскошных стройных зданий, чьи фасады были обращены на площадь. Чарский приготовился сойти.

– Это здесь я буду жить? – заикаясь, проговорил потрясенный итальянец, округляя глаза. – И вы говорите – недорого? Corpo di Вассо!

Чарский, помогая итальянцу подняться, сказал со смехом:

– Нет, мой друг! Туда я отвезу вас завтра. Квартира в скромном, но чистом и почтенном квартале. Вам она понравится. А этот дом принадлежит благородной даме, графине Агриппине Закревской. Она самая красивая женщина в Петербурге, а также самая умная и самая равнодушная к сплетням. Истинная Клеопатра, медная Венера! Некое дело, назначенное ранее и не терпящее отлагательства, лишило ее возможности прийти на ваше представление, но она жаждет познакомиться с вами и надеется, что сумеет убедить вас выступить перед ней в частном порядке. Ее мать и младшая сестра сегодня присутствовали: вы должны были их заметить. Помните, девушка написала вам тему по настоянию своей матери? Сестра затмевает бедняжку по всем статьям…

Чарского и импровизатора проводили в роскошную приемную; лакей, принявший у них пальто и шляпы, приветствовал Чарского с почтительной фамильярностью и сказал, что его хозяйка их ожидает. Чарский повел своего спутника вверх по мраморной лестнице.

– Уверен, увидев ее, вы сердце свое потеряете, – сказал он, переводя дыхание перед следующим пролетом. – Она широко известна как «Клеопатра»; именно из-за этого сестра ее, как вы могли заметить, стала предметом недобрых взглядов и перешептываний: предполагалось, что именно она дала тему «Cleopatra е i suoi amanti». Это было по моей вине, и я сделал все, чтобы спасти положение. Должен признаться, что имел в виду Агриппину, когда написал эту тему.

Подойдя к обитой дубовыми панелями двери, Чарский постучал в нее, а затем открыл, не дожидаясь приглашения. Комната была пуста. Итальянец подавил вздох изумления, увидев гостиную графини во всем ее великолепии; хотя Чарский всегда считал ее предельно простой и строгой – по его мнению, хозяйка намеренно выдерживала ее в этом стиле, чтобы на посетителей с еще большей силой воздействовала ее собственная красота. Однако сейчас его мысли обратились к той бедно обставленной комнате, которую он осматривал сегодня днем, когда подыскивал жилье для импровизатора, и в которой до сих пор сохранились жалкие пожитки прежнего постояльца – мелкого чиновника. Даже если бы он не погиб при наводнении, жизнь его протекала бы в одних только трудах да заботах.

Да, вздохнул про себя Чарский, с этим надо что-то делать. Завтра должно быть положено начало новой жизни. Другого пути нет…

Открылась внутренняя дверь, и в комнату вошла графиня. Она скользящей походкой направилась к Чарскому, улыбаясь и протягивая руку для поцелуя; затем повернулась к итальянцу, который уставился на нее с таким благоговением, как если бы она была воплощением Девы Марии.

Графине было около двадцати пяти лет. Ее иссиня-черные волосы были собраны кверху и завиты, а лицо с высокими скулами являло собой совершенный овал. В ее сияющих черных глазах итальянец увидел вызов, насмешку, печаль и желание – все с первого взгляда, все разом. Алые ее губы, полные и изящно очерченные, были призывно полуоткрыты. Полная грудь сияла, распирая декольте белого платья. Итальянец вспотел, он чувствовал, как учащенно забилось его сердце.

– Madonna mia! – воскликнул он, тотчас покраснел и пробормотал какие-то извинения. Графиня мило рассмеялась и предложила ему руку для поцелуя.

Чарский с извинениями раскланялся – назрело нечто очень важное и, к сожалению, требующее его непременного присутствия. Он пообещал бледному и потному итальянцу, что вернется за ним через пару часов. Попрощавшись с графиней, Чарский вышел из комнаты.

Час проходил за часом, а Чарский все не возвращался. Наступило утро, прежде чем импровизатор, плохо державшийся на ногах после бессонной ночи, спустился вниз по мраморной лестнице и вышел на свежий морозный воздух. Падали редкие снежинки. Вместо огромной пустынной площади, которую он ожидал увидеть, его взору предстало множество солдат, пеших и конных, выстроенных в безмолвные ряды. Пораженный, этим зрелищем, он остановился на верхней ступени гранитной лестницы. Не имея представления о том, что взирает на поле истории, где вскоре должно было подняться восстание декабристов, чтобы тут же быть сокрушенным, он оцепенело уставился на то, что принял за торжественный парад. Яркие лучи солнца сияли на шлемах, кирасах и саблях; над целым морем голов покачивались перья плюмажей. Прямо перед домом графини было свободное пространство – коридор шириной около двадцати шагов, простиравшийся до другой стороны площади. По обе стороны этого коридора лицом друг к другу были выстроены войска, неподвижные и безмолвные.

Итальянец заметил внизу и правее группу штатских, стоявших среди солдат на той стороне, где ряды были реже, а в центре этой группы узнал Чарского. Полагая, что эти штатские являются привилегированными зрителями торжественного парада, итальянец сбежал по ступеням – настолько быстро, насколько это позволяли подкашивающиеся от усталости ноги – и устремился в их направлении. Конный гвардеец из числа лояльных войск пустился в галоп, чтобы его перехватить. Офицер высоко поднял свой меч, намереваясь лишь предупреждающе ударить им плашмя по плечу этого безрассудного нарушителя порядка; но его конь поскользнулся на льду, изменив направление и увеличив силу удара, и пораженная ужасом голова итальянца отделилась от тела.