Читать книгу - "Дурное влияние - Уильям Сатклифф"

— У тебя слаксы совсем новые, — повторяет она. — Ты сам их выбирал. В конце каникул.

Я не могу сказать ей то, что хочу сказать, — в смысле, что это было сто лет назад и с тех пор все давно изменилось. Потому что знаю, как глупо это прозвучит.

— Вот когда ты из них вырастешь, — продолжает мама, медленно и нараспев, как будто издевается надо мной, давая понять, что я веду себя как девчонка, — ты сможешь выбрать себе любые брюки, какие только захочешь.

Я не стал объяснять ей, что слаксы — это только начало. Слаксы — лишь вещь первой необходимости, и есть еще много чего, о чем я пока даже не заикнулся.

В итоге приходится использовать старый трюк, которому я научился у Рейчел, — крики, хлопанье дверью и отказ от еды.

И лишь когда я наотрез отказываюсь проглотить за ужином хоть кусочек, мама наконец-то воспринимает меня всерьез и за остывающей тарелкой, стоящей ровно между нами, соглашается на компромисс. Она обещает ушить мои слаксы.

Я ловлю ее на слове и вынуждаю тут же взяться за дело. Сам же стою рядом в трусах, наблюдая и запихивая в себя ужин. Мне еще крупно повезло, что она так быстро сдалась: ведь я реально умирал с голоду и навряд ли выдержал бы еще хоть немного. Ну максимум минут десять. Даже не знаю, как Рейчел с этим справляется. Она может продержаться несколько дней.

Брюки смотрятся немного странно — расширяются от верха к коленям, а затем вновь сужаются к лодыжкам, — но, по крайней мере, прогресс налицо и теперь в школе никто не посмеет ткнуть в меня пальцем. (См. Рис. 9.) Возможно, странность даже к лучшему, поскольку теперь я выгляжу как полагается, а с другой стороны, можно не бояться, что Олли решит, будто я ему подражаю.

Если честно, я впервые в жизни беспокоюсь, что подражаю Олли.

О том, что Олли изменился, свидетельствовала не только одежда. Хуже всего было то, что в школе он по-прежнему изображал из себя моего лучшего друга, а по выходным стал все чаще подыскивать разные предлоги. Заявлял, что дико занят, или должен навестить двоюродных братьев, или вместе с родителями куда-то там едет, или мама его запрягла. И я ему верил. Верил вплоть до «Брент-Кросс» и только там понял, что все его отмазки — одно сплошное вранье.

И вот в понедельник, сразу после поездки в торговый центр, я не звоню в его дверь. Впервые в жизни я прохожу мимо его дома и иду в школу один. Если Олли хочет быть с Карлом, флаг ему в руки, но обо мне он может забыть.

Я не собираюсь устраивать сцен. Конечно, лучше всего было бы пересесть за другую парту, чтобы дать Олли понять: я больше не желаю быть его другом, но это будет уже перебор. Вот это точно будет проявлением слабости. Я решаю ограничиться тем, что прекращу звонить ему и заходить за ним по дороге в школу. А вот в школе, где от него все равно никуда не деться, стану вести себя как обычно. Ну разве что немного холодновато, но в целом — как обычно. Никаких ссор, никаких обвинений, я даже не скажу ему, что обо всем этом думаю. Пусть Олли сам догадается, что я поставил на нем крест. И ему никогда не узнать, как сильно я расстроен.

Олли опаздывает — наверное, потому, что ждал меня у дома, — и миссис Диксон выговаривает ему, отчего тот сразу становится пунцовым. Вообще-то заставить Олли покраснеть — пара пустяков. Достаточно сказать ему, что он покраснел, хотя ничего такого и в помине нет, как он тут же заливается краской — становится алым как помидор. Будто по команде. И это всегда дико как смешно.

Я наблюдаю, как его отчитывают, и вдруг понимаю, что ненавижу Олли. В том, что случилось, виноват только он. Карл — свинья, но он никогда не стал бы проблемой, если бы не Олли. Именно из-за Олли все пошло наперекосяк. Именно он оказался предателем.

Краска так и не сошла с его щек, когда он проходит в класс и садится рядом со мной, и всю математику мы не разговариваем, но я не знаю почему — то ли из-за того, что произошло, то ли просто потому, что он и так уже схлопотал по шапке и не хочет новой выволочки за болтовню на уроке.

На перемене я выхожу из класса, так и не сказав ему ни слова. Пусть-ка он сам попытается вернуть все обратно. Мартин и Скотт как раз делят ребят на команды, когда Олли подходит ко мне и говорит:

— Привет.

Я здороваюсь.

— Твоя мама звонила моей, — сообщает он.

— Да ну?

— И все ей передала.

У него такой тон, что я едва удерживаюсь от извинений. Хотя Олли не злится. Он просто рассказывает.

— У тебя теперь проблемы? — спрашиваю я.

Он молча кивает.

— Большие?

Но тут выкрикивают мое имя, и приходится идти в команду Мартина. Олли оказывается в команде противника, и игра занимает у нас всю перемену. Перед тем как вернуться в класс, Олли снова подходит ко мне.

— Ты не виноват, — говорит он. — Я знаю, это все она. Ты тут ни при чем.

— Ладно.

— Так что давай забудем о том, что произошло.

Его слова мало что означают, но вот интонация — она оказывается для меня сюрпризом. Такое ощущение, что это он так извиняется за свое предательство. Вроде как просит, чтобы мы остались друзьями.

Он глядит мне в глаза, ожидая ответа, и я вдруг сильно пихаю его в куст — наша обычная шутка по дороге со спортивной площадки.

К такому повороту Олли не готов и влетает в самую гущу, полностью исчезая в листве. А когда выныривает из куста с очевидной целью наброситься на меня, я уже удираю со всех ног, буквально покатываясь со смеху. Я позволяю Олли догнать меня, и он тащит меня назад, и мы оба визжим и хрюкаем, и теперь его очередь затолкать меня в куст, но у него ничего не получается, а затем в окне появляется миссис Диксон, называет нас «безобразниками» и «озорниками» и кричит, чтобы мы поторопились.

Мы несемся по лестнице наперегонки, отпихивая друг дружку, чтобы прийти к финишу первым, и я понимаю, что по крайней мере в школе все может остаться как прежде. Возможно, мы и дальше сможем быть друзьями.

Наверное, я не должен был на это соглашаться. Наверное, мне не следовало так легко позволять ему опустить себя в низшую лигу. Но это совсем не то, что вы думаете. В тот момент я был так рад, что он сделал шаг первым. И я просто не смог ему отказать.