Читать книгу - "Полька - Мануэла Гретковска"

Спустя несколько лет супруги перестроят дом, возведут костел, где Амалия упокоится в самом удивительном на территории Речи Посполитой склепе: полулежащая женская фигура, окруженная пеной алебастровых складок в стиле рококо. В каменном платье, каменном чепце, высоких сапожках. Друг напротив друга — два хрустальных зеркала, бесконечно повторяющие отражения Амалии. Бесконечность как передразнивание себя самого, шутка без кульминации.

В Стокгольме у гинеколога.

— У тебя совсем другой вид. Уже получила результаты? — догадывается она.

Отправляюсь на УЗИ. Малыш снова чувствует присутствие публики. Хлопает в ладошки, шлепает меня по матке. Из-под пупка доносится тихое шуршание аппарата. Врач записывает размер головки и сантиметры этой беззаботной юлы, считает пальчики.

— Один, два, три, четыре.

— А пятый где? — спрашиваю я испуганно.

— В ротике, сосет.

— Наверняка девочка. — Петр уже уверен.

— Еще слишком рано, чтобы увидеть «кисточку» или «кисочку». Пока непонятно. Роды назначим… от седьмого и до семнадцатого апреля, но вообще-то ребенок сам решит. — Конец фильма, врач выключает экран.

Выношу из поликлиники пятнадцатисантиметрового человечка, укрытого моей кожей и пальто. Я видела его «до самых костей», но ничего о нем не знаю, не представляю себе, что ему снится. Это Он или Она? Он дышит мной, пьет мою кровь. Мы вместе шагаем по космосу. Он погружен в меня, быть может, пока еще знает все на свете. На моем лице — уже след ангельского перста. Согласно Каббале, перед самым рождением человека ангел легонько касается углубления между носом и ртом, стирая память о божественной тайне и судьбе. Остается небольшая ямка — печать забвения.

9 ноября

Утром ощущаю свое интересное положение. Никогда не позволяла себе валяться в кровати. Рык будильника:

— «Каррррррррррррдиолог в девять!»

А вот сегодня наоборот: будильник сам по себе, я сама по себе. Наконец из ванной выходит Петр и оглушает его кулаком.

Мне снятся сны. Но чтобы такое количество за одну ночь? Наверное, я вижу их за нас обоих. Если мы обмениваемся воздухом и едой, то почему бы не снами? Если это были Твои мечты, то они вполне скромны: мне снились разноцветные шелковые ленточки.

В лаборатории меня укладывают на кушетку. Электроды, аппарат, лечь на левый бок, руку под голову. Машина шумит, темно, тепло. Мы с Малышом слышим мерное, усиленное микрофоном «бум-бум» моего сердца. Лаборантка водит датчиком под ребрами. «Бум-бум» сменяется «пим-пам» — сердце-рекордсмен безостановочно лупит пинг-понговым мячиком жизни. Затем чмокает, жамкает и принимается за то, ради чего было создано: гонит кровь. Жутковатые — жадные, всасывающие — звуки. Тишина. Обследование закончено. Лаборантка идет за врачом.

Я вожу по животу «подслушкой» (а может, «подглядкой»?). Аппарат настроен исключительно на кардиологию, из всего детского тельца позволяет «увидеть» только бьющееся сердечко.

Появляется бледный накрахмаленный специалист.

— Все в порядке?

— Никакого склероза сердечного клапана. Ты — в суперпорядке, — расшифровывает он бумажную ленту. — Похоже, это твоим польским врачам нездоровилось.

В больничном сортире анатомические рисунки, объявления: «Одинокий мужчина ищет женщину, весом от 15 до 20 кг», рядом приписка: «Тебе самое место в больнице, лечиться надо, chuj». Я за польскую орфографию: «huj» — более короткий, обрезанный.

На обратном пути Петушок вспоминает о существовании польского магазина. Волшебное исполнение желаний. Что за день: и неожиданно здоровое сердце, и маковый пирог, сырник, пончики, ароматный хлеб, квашеная капуста, конфеты «Ведель» («ириски», «фигли»). На прилавке — «Информатор культуры. Ежемесячное издание Польского совета по культуре в Стокгольме». На первой странице все напечатано прописными буквами, с программой: фильмы, концерты. Листаю «Информатор» и пожираю капусту. Польская эмиграция — по-прежнему священная корова из репертуара Гомбровича: «23 ноября в 19.00 ВЕЧЕР «ПРОЭЗИИ» (поэзии и прозы?) — Генеральный консул РП в Стокгольме приглашает на инаугурационный вечер, открывающий серию встреч с классикой польской поэзии и прозы, на которых (фамилии лекторов) Вам напомнят о наших Великих. На первом вечере, в гостиной Генерального консульства, мы будем слушать строфы Владислава Реймонта и Адама Мицкевича. Музыкальное сопровождение (фортепиано).»

В «Нигетер» статья о Карине Ридберг и ее бестселлере «Чертовы штучки», в котором писательница свободно перемешивает собственную жизнь и художественный текст. Описывает свои романы с известными людьми. Смелая девица. А если взять и сбросить не первой свежести белье, под которым скрываются иные из моих бывших? Нравственные авторитеты, светила этики и искусства. Впрочем, кто в это поверит? Вранье легче выдать за правду. Они сами издают книги, в которых изображают себя эталонами нравственности и вкуса.

Графоманское оплевывание других не есть искусство, дорогие мои господа, а постель — такая же тема, как любая другая. В прозе — хорошей прозе — даже камуфляж может обернуться вивисекцией. Ридберг смело лепит литературу из собственной жизни. Несмотря на то что мужчине на первый взгляд подобная откровенность придает дополнительный колорит, а женщине — добавляет синяков.

Автор статьи не отказывает Ридберг в таланте (ее репутация сложилась еще после предыдущей книги), он лишь размышляет: не раздражает ли писателя-мужчину, когда пером, этим фаллическим атрибутом, размахивает женщина? Кроме того, Ридберг, оказывается, так истощена, что у нее даже нет месячных. Прочие выводы умнее, без копания в чужом белье, нездорового возбуждения и пошло-фамильярного ворчания, какое доносится порой из польского критического курятника, как только речь заходит о женщине-писательнице.

Тема для диплома: «Влияние приборов фаллической формы на развитие мужского творчества конца XX века в свете развития информатики и женского творчества, использующего клитороподобные клавиши клавиатуры и мышку».

Миска спагетти на обед. Через час в желудке ощущение пустоты.

— Петушок, это уже, похоже, борьба за пищу. Малыш съел всю мою тарелку.

— Подожди еще, сейчас лягнет тебя в поясницу: «Мама, подавай-ка десерт!»

Долгая прогулка в темноте. Поднявшись на холм, высматриваем оранжевые огоньки наших окон.

10 ноября

Без четверти десять будут готовы результаты анализа: девочка или мальчик. Мне все равно. Я настроилась на мальчика. Петр хотел бы девочку. К счастью, выбор ограничен. И то, и другое окажется сюрпризом. Позвоню в двенадцать, когда закончу две сцены «Польских дам».

Завтракаю, включаю радио — третью программу, читаю Фишер: знаю, что до вечера у меня уже может не оказаться времени для подобных развлечений. Девять тридцать — сажусь к компьютеру-кормильцу. Сцена похорон Брюля — министра при дворе Августа II, отца Амалии. Толпа, выбрасывающая его из гроба, затем Амалия с дочерью — прячущиеся за стеклянными дверями костела от народной мести. Люди орут: «Преступник, кровопийца!» В моей голове: «Девочка? Мальчик?!»