Читать книгу - "Тринадцатая редакция. Неубедимый - Ольга Лукас"

— Чуть не упал! Мне! На голову! Когда неизвестный со мной заговорил.

— Ну не упал же. Об этом тоже читайте. Вообще — побольше читайте.

— Да! Есть! Так точно! — вытянулся в струнку Виталик.

— Вольно, — ответил старик. А потом щёлкнул каким-то выключателем, вмонтированным в прилавок, и букинистическая лавка погрузилась в полутьму. За окном бесшумно проезжали автомобили, освещая фарами мокрый асфальт. Над головой у старика зажглась лампа в желтом абажуре с кистями, похожая на те, что раньше вешали на дачных верандах. Через мгновение Техник уже стоял на улице, не помня, как попрощался, как вышел из лавки.

Вечером Вероника обнаружила Виталика на кухне. Забравшись с ногами на табурет, тот читал сразу три книги — «Мастер и Маргарита», «Преступление и наказание» и что-то из «Библиотеки приключений».

— «Кто сказал тебе, что нет на свете настоящей, верной, вечной любви? Да отрежут лгуну его гнусный язык!» — тихо поприветствовал он её.

Вероника подбежала к нему, пощупала лоб.

— Ты не простудился? Ноги не промочил? Температуры вроде бы нет. Сейчас, сейчас, чаю с вареньем. Я ещё заехала в нашу булочную, купила пирог… — захлопотала она.

Виталик стряхнул наваждение. Отложил книги в сторону так, чтобы не запачкать их. И кинулся помогать по хозяйству.

День так хорошо начался: Маша вовремя справилась с корректурой, которая ещё два дня назад казалась ей неподъёмной, убедилась в том, что Космомакс, уборщик нового поколения, действительно способен вдохнуть жизнь даже в самую заброшенную квартиру, приехала в редакцию, чтобы взять на дом новую работу и дождаться Костю. И вот пока она сидела на диванчике в приёмной и рассказывала Наташе о двенадцати подвигах Космомакса, ей позвонила мать.

Маша уронила сумочку, уронила листы корректуры, которые тут же рассыпались по всей приёмной, чуть не перевернула на журнальный столик чашку с кофе.

«Мама?» — одними губами спросила Наташа. А потом махнула рукой — мол, поговори, а я всё подниму и наведу порядок.

Маша выбежала на лестницу, оперлась о перила и приготовилась к долгому разговору.

Оказалось, что Елена Васильевна видела сегодня ночью нехороший сон. То ли обнаженная наездница на леопарде, то ли червонная королева с факелом и мечом в руках сказала ей… Что именно сказала она, Елена Васильевна не запомнила, потому что тут же проснулась в ужасе. Но это точно было дурное предзнаменование. И наверняка связанное с тем, что негодница дочь совсем позабыла о своём священном долге перед немощной больной матерью. Живёт с этим проходимцем, который и не думает на ней жениться, и никогда не женится, вот увидишь, и бросит тебя, и придёшь ты к матери и скажешь, как права была мать, но будет уже поздно! Мать два года как в могиле, и некому тебя обнять, некому пожалеть. И будешь ты коротать свой век в горе и раскаянии.

Маша попыталась вспомнить, когда Елена Васильевна в последний раз обнимала её или жалела? Нет, конечно, работа в «Фее-кофее» изменила её очень сильно. Но время от времени она видит сны или что-то вычитывает в гороскопах, и тогда от неё нет спасения. Хорошо забытое возвращается, и тогда дочери снова хочется спрятаться от всего мира где-нибудь за печкой на задворках вселенной и не вылезать оттуда никогда-никогда-никогда.

«Вот небось сидишь сейчас на работе и ждёшь своего охламона, а он совсем не ценит ни тебя, ни твоё время. А могла бы к матери зайти, поговорить по душам! Кто тебя поймёт, как не я?» Маше нечем было крыть — она в самом деле сидела в Тринадцатой редакции и ждала Костю. Но почему опять столько обвинений?

Выговорившись, Елена Васильевна попрощалась с дочерью ласково, как сытый вампир, велела передавать привет Косте и почаще заходить в «Фею-кофею».

Маша опустила трубку в карман платья и, как Золушка, убегающая с бала, помчалась вниз по лестнице не разбирая дороги. Уткнулась лбом в холодную дверь, распахнула её, выбежала на крыльцо. Нет, там — дождь, туда она не пойдёт. Всхлипнула. Ну почему, почему так несправедливо? Ведь это же нечестно, когда так!

По стёртым ступеням, едва освещенным отблесками мерцающих где-то вдалеке электрических лампочек, Маша спустилась на склад. Традиционно складом называли весь первый, полуподвальный этаж. Здесь можно было заблудиться в переходах, среди выстроенных из книжных пачек стен. Настоящий лабиринт! И где-то в этом лабиринте бродит Гумир, великий компьютерный гений.

Тишина. Безмолвие. Маша была как Гулливер в заброшенном городе лилипутов. Дома стояли по обе стороны, слепые, серые, одинаковые. Она перечисляла вслух названия улиц и номера домов — наименования книг и количество экземпляров в пачках.

Маша прошла немного по главной лилипутской улице, свернула в переулок Бржижковского и неожиданно уткнулась в стену. Настоящую кирпичную стену дома, не картонную имитацию. Тишина как будто сгустилась вокруг. Вот, теперь можно плакать. Теперь она хорошо спряталась от всего мира.

Слёзы, которые она так долго сдерживала, сначала отказались струиться по щекам. Но Маша припомнила самые обидные (и очень, увы, похожие на правду) фразы, которые произнесла Елена Васильевна. И вот сначала ручейком, потом речкой, а потом и ниагарским водопадом слёзы хлынули из её глаз. Как хорошо, что можно спрятаться и быть некрасивой, глупой, жалкой, никчёмной плаксой — и никто об этом не узнает, кроме кирпичной стены да пачек с книгами Йозефа Бржижковского. А стена и пачки книг — надёжные ребята, они не выдадут.

Маша выплакалась очень быстро. Вскоре она уже по инерции вытирала глаза платком, шмыгала носом — обида ушла в пол. Но кто знает, когда ей в следующий раз удастся так хорошо спрятаться? Значит, надо наплакаться вдоволь, впрок.

— Если захочешь спрятаться, я всегда спрячу тебя в этом доме, — раздался за спиной голос Даниила Юрьевича.

Маша повернулась к нему, закрыла лицо руками, убрала руки, повертела ими перед собой, засунула в карманы, снова повертела перед собой. Куда бы спрятать эти дурацкие руки, которые вдруг вообразили себя центром вселенной?

Шеф сейчас не был похож на руководителя, начальника или даже Мёртвого Хозяина. Это был обычный немного усталый человек — в рубашке с расстёгнутой верхней пуговицей, без привычных пиджака и галстука, элегантных, как чёрно-белое кино.

— Извините, что я тут плачу. Так стыдно, — с фальшивой бодростью в голосе сказала Маша. Ей казалось особенно неприличным плакать в присутствии мертвеца — ведь не о нём же она плачет.

— Плакать не стыдно, — осторожно дотронулся до её плеча Даниил Юрьевич, — Стыдно не плакать, когда хочется. Вообще стыдно не делать то, чего очень хочется сделать, в угоду таким глупым оправданиям, как «стыдно».

— Плакать стыдно. И не плакать стыдно. К тому же глупо, — как загипнотизированная, повторила Маша.

— «Глупо» — это тоже очень глупое оправдание.

— А есть какое-нибудь умное оправдание?

— Есть. Плакать невозможно, потому что на моём лице — косметики на пять тысяч рублей, не считая работу профессионального стилиста, а у меня через секунду прямой эфир на весь мир, и, согласно контракту, мне надо улыбаться. В этом случае, конечно, поплакать можно после эфира, смыв макияж. Плакать — и не стыдиться этого. Вообще, что у тебя за манера — всего стыдиться? Выглядит это так, словно ты вечно повторяешь: «Вы извините, что я появилась на свет и всё ещё жива».