Читать книгу - "Синдром паники в городе огней - Матей Вишнек"

Ближе к четырем дня Карел обнаружил, что сделал несколько сотен фотографий и что у него кончилась пленка. «Смотри, как бы тебя не арестовали», — сказал кто-то рядом. Поскольку в течение дня Карел видел нескольких западных журналистов, которые тоже щелкали фотоаппаратами, Карел подумал, что надо бы их отыскать и через них переправить все, что он отснял, на Запад. Но он не успел, потому что был убит выстрелом в голову в 16 часов 37 минут. Сделанные им фотографии были проявлены в ту же ночь самими русскими. После они помогли им опознать и арестовать сотни и сотни молодых людей, которые в день оккупации бросали камнями в советские танки и возводили баррикады. Карел числился среди тех пятидесяти восьми чехословацких граждан (пятьдесят мужчин, семь женщин и восьмилетняя девочка), которые были убиты советскими солдатами в первый день оккупации.

Примерно в тот час, когда умирал Карел, Мирослав, удрученный уже до невыносимости тем, что происходит в его стране, вернулся домой и выпил несколько стаканов водки. Его свалил сон. Он лег и проспал час. Проснулся, угрюмый, прослушал официальные сообщения, набор пафосной бредятины — о том, что войска Варшавского договора вступили в Чехословакию по просьбе ее народа, обеспокоенного креном в контрреволюцию правительства под руководством Дубчека. Мирославу пришли на память картинки времен немецкой оккупации, и он почувствовал, что больше не может жить в своей стране. Что это за страна, которую кто захочет, тот и оккупирует? Ему удалось поймать волну «Свободной Европы», когда передавали, что австрийцы открыли на границе несколько пунктов, через которые бежали на Запад уже несколько тысяч чехов. Ни секунды не колеблясь, он запихнул в чемодан несколько рубашек и пуловеров, сел в свою старенькую «Шкоду» и взял путь на Запад.

Ярослава весь день блуждала по улицам в полной прострации. Часа в два она проголодалась, зашла в пивную, которая оставалась открытой, и перекусила. Потом опять пошла смотреть на людей, на танки, на баррикады, скользя, как призрак, между военной техникой и взбудораженными людьми. Перешла Влтаву во внезапном порыве подняться к Замку и пройти мимо дома Кафки, но почувствовала такую опустошенность, что посреди Карлова моста остановилась. Мало того что она некрасивая и у нее никого нет, так еще и русские пришли на ее голову.

Чуть позже, уже на другом берегу, как раз в тот момент, когда мысль о самоубийстве начала коагулироваться в ее мозгу, Ярослава услышала тормозящую рядом машину. Это был Мирослав в своей старенькой «Шкоде», ехавший в сторону Австрии. Мирослав открыл дверцу и сделал Ярославе знак садиться. Ярослава не мешкая забралась внутрь, как будто у нее было назначено свидание с пожилым сослуживцем, и в его машине сразу почувствовала себя в укрытии.

— Я еду в Австрию, — сказал Мирослав. — Поехали?

— Поехали, — ответила Ярослава.

Эти двое числились среди тех семидесяти тысяч чехов, которые покинули страну в результате советского вторжения. Но после того как они перешли, в Гмюнде, австрийскую границу, Мирослав раздумал. Он уже слишком стар, сказал он, чтобы переезжать на Запад, оставил Ярославу в Зальцбурге и на другой день вернулся домой. Он стал потом одним из трехсот двадцати шести тысяч чешских и словацких коммунистов, исключенных из партии.

Ярослава попала в Париж случайно, на микроавтобусе с французскими туристами (среди них был и молодой издатель, интересующийся Восточной Европой), которые возвращались с экскурсии в город Моцарта. Ей понадобилось три года, чтобы сносно выучить французский. В 1972 году ее роман «Сапоги», написанный в поэтико-примитивистской манере, имел огромный успех. На деньги за роман Ярослава купила себе студию в квартале Отей. Последующие ее романы, однако, отвергались всеми издательствами. Ярослава так и не поняла, почему. Надо было на что-то жить, и она занялась беби-ситтингом. Раньше ей никогда не хватало денег, чтобы поехать во Францию и вообще в Европу. Когда ей исполнилось сорок лет, она сделала себе подарок: необъятную желтую шляпу, неудобную и неустойчивую.