Читать книгу - "Жизнь прекрасна, братец мой - Назым Хикмет"

Когда мы вернулись домой, нам сказали: «Коммунисты будут стоять на посту». Мы с Си-я-у не смогли усидеть в комнате. Мы оба не могли совладать с чувством одиночества. Побежали в общежитие. Все сидят на кроватях. Никто не разговаривает. Кто-то начал раздеваться. Мы смотрим на него не враждебно, не презрительно, а изумленно. Смотрим так, как будто он выполняет сложный акробатический трюк. Раздевшийся лег. И натянул одеяло на голову. А мы все смотрим на него.

Под утро я встал на посту перед выходом из общежития, с винтовкой в руках. Обращаться с ней я не умею.

Ленина отнесли в Колонный зал.

Поезда свозят в Москву со всех концов страны тех, кто хочет в последний раз увидеть Ленина. Очереди людей, которые хотят войти в Колонный зал, начинаются за городом. Днем и ночью на улицах и площадях пылают огромные костры. Днем и ночью очереди людей стоят в Колонный зал. Автомобили «скорой помощи» увозят в больницы обмороженных, заболевших. Вечером следующего дня пришел Петросян. «Быстро одевайтесь, Ахмед», — сказал он. Мы сели в открытый грузовик, точнее, с трудом втиснулись. Проехав мимо людей, заполнивших улицы и гревшихся у костров, мы подъехали к служебному подъезду Колонного зала. Когда мы входили, Петросян сказал мне: «От имени университета ты пять минут постоишь у гроба Ленина в почетном карауле».

Здание, которое называют Колонным залом, в царское время было офицерским клубом, а сейчас, кажется, это профсоюзный клуб. Я поднялся по черной лестнице. Где-то играют траурный марш. Вошел в какую-то комнату. Мрамор, позолота, красный бархат. Толпа. Рабочие, офицеры Красной Армии, крестьяне бородатые и безбородые, женщины всех сословий и всех возрастов, мужчины; играют траурный марш. Вблизи становится ясно, что играет не один оркестр, а множество. В комнате никто не разговаривает. Сколько я ждал? Вошел какой-то человек. Прошептал: «Давай!» Открыл какую-то дверь, в лицо мне, как морской прибой, ударил траурный марш. Какой-то непостижимый свет. Такие же точно громадные хрустальные люстры я видел только в Кремлевском дворце. В этом свете медленно течет и течет людской поток. Мы продвигаемся с человеком, который держит меня за рукав. Первый, кого я увидел, была Крупская. Она стоит перед горами цветов, с расчесанными на пробор гладкими седыми волосами, в простом строгом платье. Руки свисают по бокам. Слегка навыкате большие глаза широко раскрыты, она куда-то смотрит. Там, куда она смотрела, я увидел Ленина! Я вижу его лоб. Человеческий поток течет беспрерывно четырьмя очередями, с одной стороны две очереди, с другой стороны две. Большинство уже не плачет. Поравнявшись с Лениным, те, кто проходит мимо, вздрогнув, на какое-то мгновение останавливаются, словно бы у них завязаны глаза и они обо что-то ударились, а потом, подталкиваемые мягким напором сзади, продвигаются вперед и до выхода из зала идут, повернув назад голову, хотя уже ничего невозможно разглядеть. Я вижу Крупскую. Вижу лоб Ленина, точнее говоря, его голову сзади. Из левой очереди подошли моряки. Я подумал, что это кронштадтские моряки. А может, они были и не из Кронштадта, но я так подумал. Они не надели свои шинели. Грудь нараспашку. Должно быть, на улице пошел снег, раз их погоны, плечи в снегу, волоски на груди мокрые. Рослые, очень рослые молодые люди. Шли в тесной очереди. Поравнявшись с гробом Ленина, старшина головной роты вскрикнул: «Ах, мамочки!» — и рухнул на пол. Никто не запаниковал. Матросы подняли старшину, прошли мимо с блестящими от слез синими глазами. Мне показалось, что они расстаются с морем, чтобы больше никогда к нему не вернуться. Только после этого я заметил, что тех, кто потерял в очередях сознание, беззвучно выносят из зала. Я вижу голову Ленина сзади, точнее сказать, его огромный лоб. Слышу траурный марш. Мне больше не интересно наблюдать за потоком людей, беспрерывно текущим в четырех огромных очередях. Я смотрю на Ленина, и мне хочется плакать, Аннушка, разве можно плакать в почетном карауле, можно ли, нельзя ли, мне все равно, мне хочется плакать, но я плакать не могу.

Я не стал спрашивать Аннушку: «Что ты делала тем вечером?»

* * *

У меня гости. Они пришли из дальних далей моей жизни. Ахмед улыбнулся и подумал: «Насколько длинной должна быть моя жизнь, чтобы в ней были дальние дали. Мы еще пожили-то совсем чуть-чуть. Сегодня я ни разу даже не вспомнил, что могу умереть от пули Измаила, хотя и пистолет мой, и пуля моя, но стрелять-то будет он. Милая моя Аннушка, что ты делаешь сейчас? Чем занята сейчас, когда я о тебе подумал?» Внезапно я вновь услышал шум водокачки. Шух-шух да шух-шух. А я и забыл о нем. Если постоянно слышишь какой-то звук, то забываешь о нем. Я обрадовался, как будто встретил старого знакомого, которого давно не видел. Долго-долго прислушивался к нему. А потом вновь забыл.

Почему-то привиделся мне Керим — карие глаза под густыми бровями.

Мы в Стамбуле, на Галатском мосту. Пасмурно. Вот-вот пойдет дождь. Мы вернулись из Москвы вместе с Керимом. Продаем первый выпуск нашей газеты. Мы собирались продавать его в разных местах, я — на мосту, Керим — в Касым-паша, там, где верфи. Но когда мы пришли на мост, я попросил:

— Постой пять-десять минут рядом со мной, на всякий случай.

— Ты боишься?

— Чего мне бояться? Нет. Мне просто кажется, что я не смогу кричать.

— Ты стесняешься?

— Что-то вроде того. Я никогда ничего не продавал.

— А я продавал? Разве мой отец был торгашом?

— Не сердись, что ты, я просто не умею кричать.

— Ты, сынок, истинный паша-заде, сынок паши.

Керим взял одну газету из свертка, который он держал под мышкой, и, размахивая ею, закричал:

— Социалистическая газета! Последние известия!

Прохожие даже не поворачивают в нашу сторону голову. Начал накрапывать дождь.

— Свежая газета! Социалистическая газета!

Я тоже вытащил одну газету из пакета под мышкой. Керим сует газету прямо под нос прохожим, которые торопливо шагают, чтобы не намокнуть:

— Газета, свежая социалистическая газета!

Те, кто обращает на нас внимание, смотрят на странный вид Керима, который совсем не похож на продавца газет. Может быть, поэтому они и обходят его. Говорят: «Спасибо» — и обходят.

— По этому мосту хоть один порядочный человек пройдет? Газета! Мать честная, неужто мы не продадим ни одного номера на этом чертовом мосту? Но в Касым-паша раскупят как пирожки, вот увидишь.

Мне на глаза попалась строчка над заголовком: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» И вдруг, словно кто-то причинил мне острую боль, я заорал во все горло, сам теряясь от собственной смелости:

— Пролетарии всех стран, соединяйтесь! Пролетарии всех стран, — кричу так, будто зову на помощь, — соединяйтесь! Газета! Газета!

— Ну-ка, дай посмотреть, как соединяются пролетарии всех стран!

От радости я готов броситься на шею опрятно одетому седому эфенди, попросившему газету. Я дал ему газету. «Возьми деньги, сынок». Только после того, как он сказал это, я заметил, что он протягивает мне деньги. Он усмехнулся.