Читать книгу - "Мистер Уайлдер и я - Джонатан Коу"

— Съемки были трудными, — продолжал мистер Даймонд. — Многое пошло наперекосяк. — Он снова погрузился в задумчивость, глядя вдаль, на море. Я начала подозревать, что многое из того, что происходит с ним сейчас, как и многое, происходившее с ним и с Билли в последние годы, побудило его взглянуть на своего друга под иным углом, чтобы лучше и, возможно, глубже понять его. — Знаете, он ведь очень уязвимый… С виду такой кремень и соображает в сотню раз быстрее, чем любой из нас, и чувство юмора у него бесподобное, но все это… только на людях, понимаете? То, что случилось с «Холмсом», меня просто ошарашило. Мы работали над этим фильмом долгие годы. Для Билли «Холмс» был очень важен — пожалуй, самым важным из того, что он сделал. Но когда продюсеры, отсмотрев фильм, давай твердить, что он чересчур длинный, Билли утратил веру в эту картину. Напрочь. Зато верил всему, что говорили продюсеры, и, начав резать, уже не мог остановиться. Резал и резал, сокращая. В итоге пришлось мне вмешаться, чтобы положить конец этой резне. Позволь я выкинуть все сцены, которые он предназначил к уничтожению, мы бы остались с десятиминутным фильмом. А ведь предполагалось, что «Холмс» станет его шедевром. Он кромсал свое собственное дитя, свое… любимое детище. Лишь потому, что эти говнюки ему велели. «Да пошли вы, — должен был сказать он им, — в жопу». Хотя, конечно, — мистер Даймонд глотнул мартини и выпустил струю дыма, — непросто послать ребят, на чьи деньги ты делаешь кино.

— А какие проблемы возникли у вас с этим фильмом? — спросила я.

— Всякие, — ответил мистер Даймонд. — Но, думаю, доконала нас остановка производства.

— Остановка? Почему?

— Потому что исполнитель главной роли пытался покончить с собой.

— Ого, — не поверила я своим ушам: неужто такое действительно случается?

— Он был в полном раздрае, — рассказывал мистер Даймонд, и не столько мне, сколько себе. — Неудачный брак, это основная причина… Бог знает что творилось в его семье. Ну и груз ответственности за главную роль в той грандиозной картине. Прежде больших ролей ему не перепадало. А Билли бывает крут. Крут с актерами. Он от них многого требует. Но не больше, чем от себя, разумеется…

Я вспомнила, каким словом он обозначил состояние мисс Келлер по окончании сегодняшних съемок: «Она совсем расклеилась». Мисс Келлер была женщиной молодой, и, вероятно, на нее тоже давил груз ответственности. Я спросила мистера Даймонда, как она и приходит ли в себя после сегодняшних нестыковок.

— Знаю только, что она заперлась в своей квартире, — ответил он. — И да, она таки расстроена. Билли она возненавидела, но это пройдет, он умеет быть обворожительным. И очень добрым — иногда. Надо лишь привыкнуть к его шуткам. Пораскинуть мозгами и понять, когда и зачем он включает свое остроумие. Он пытался развеселить ее после съемок, поднять ей настроение, но она не поддалась.

Парень, игравший доктора Ватсона в нашем «Холмсе»… там была сцена, когда он танцует. Многолюдная сцена — лихая пляска с участием кордебалета в полном составе, и актер должен был поспевать за этими профессионалами и одновременно играть свою роль, а как иначе? В сцене этой происходило нечто очень важное, она была вся построена на эмоциях, и требовалось передать это в лучшем виде. И перед началом съемок Билли говорит ему: «Колин, хочу, чтобы ты сыграл как Лоутон и станцевал как Нижинский». Мы сделали дубль, и Колин подбежал к нему: «Ну как? У меня получилось?» На что Билли ответил: «Ты все сделал правильно, только наоборот — сыграл как Нижинский, а сплясал как Лоутон». И это сработало, доложу я вам, потому что Билли превратил все в шутку, и Колин легко уловил суть проблемы и затем сыграл как надо.

Я кивнула с серьезной миной. Признаться, шутки я не оценила. И даже забеспокоилась: может, и я напрочь лишена чувства юмора, как те немцы, о которых столь уничижительно отозвался мистер Даймонд.

— Чарльз Лоутон был знаменитым британским актером с внешностью увальня, — пояснил он с целью просветить меня на случай, если я не в курсе.

— Да, знаю, — ответила я.

— А Нижинский — знаменитым балетным танцовщиком.

Этого я не знала.

— Вы не слыхали о Нижинском? — чуть ли не обрадовался мистер Даймонд. — Он был великим танцором, но тронулся умом. И окончил свои дни в психиатрической лечебнице, страдая жуткими галлюцинациями. С этим связана еще одна смешная история.

Над чем тут смеяться, недоумевала я, но мистер Даймонд был решительно настроен рассказать мне очередной анекдот.

— У Билли была встреча с продюсером. И он сказал, что хочет снять фильм о Нижинском. И давай рассказывать продюсеру о Нижинском во всех подробностях. А когда закончил, парень в ужасе уставился на него: «Вы это всерьез? Хотите снять кино о польском балетном танцоре, у которого крыша съехала, и он провел тридцать лет в психушке, воображая себя лошадью?» Билли в ответ: «Да, но в нашей версии конец будет счастливым. В финале он победит на скачках в Кентукки».

Теперь уже и я засмеялась, отчасти потому, что анекдот был и вправду смешной, а отчасти — потому что мне понравилось, как мистер Даймонд его рассказывал и как светились его глаза, когда он добрался до финальной ударной фразы, словно беззаботный смех, спровоцированный шуткой, придавал окружающему миру ясность и стройность, хотя бы на миг. И я поняла, что для такого человека, как мистер Даймонд, снедаемого меланхолией, человека, для которого способы существования в нашем мире могут быть только источником сожалений и разочарований, юмор не просто драгоценная безделка, но жизненная необходимость: в пересказывании хорошего анекдота возникает момент, мимолетный, но волшебный, когда жизнь внезапно обретает смысл, что с ней редко бывает, и более не кажется хаотичной и непредсказуемой. Меня грела мысль, что вопреки тупиковым ситуациям, которыми кишит наш мир, мистеру Даймонду есть на чем отвести душу.

И, словно прочитав мои мысли, он сказал:

— Видите ли, я бы на сто процентов спокойнее относился к этой картине, будь она чуть посмешнее. Когда мы с Билли писали сценарий, я все время пытался вставить какую-нибудь хохмочку — реплику невпопад или остроту там, где ей, казалось бы, не место. Но Билли все смешное безжалостно вычеркивал. «Это будет серьезная картина», — твердил он. Серьезная картина… Но я-то юморист. Спец по комедиям. Именно поэтому он связался со мной много лет назад, увидел кое-какие мои скетчи, и они его рассмешили. А Билли не так-то легко рассмешить. И с тех пор во все, что бы мы ни писали вдвоем, будь это даже сценарий на серьезную тему, мы норовили втиснуть побольше шуток. А ведь я надеялся, что мы принимаемся за сатирическую картину! И у меня были на то основания, поскольку мы часто обсуждали сатирический сюжет — фильм о Новом Голливуде. О юнцах бородатых: «Зачем им сценарий? Просто дайте им ручную камеру и зум-объектив, они такого наснимают». Но Билли предпочел увязнуть в дурацкой истории, вычитанной в паршивенькой книжонке, — истории о старой даме, которая не выглядит на свой возраст, словно знает секрет вечной молодости. И теперь я думаю: «Зачем, Билли? Зачем тебе делать фильм из этого рассказика? Что ты в нем нашел?»