Читать книгу - "Лаковый «икарус»  - Владимир Шапко"

Без пяти минут девять у общежития появлялся еще один руководитель. Главный. Силкина. Проходя мимо махающего метлой Новоселова и его команды, поглядывала искоса. Хмурилась. Упустила задачу. Не поставила вопрос.

Накидывалась на завхоза Нырову. Гневно махала ручкой, показывая на стену здания. Где на одном из окон опять висело несколько трусиков женских. Снизочкой. Снизочкой вяленой рыбки… А на соседнем окне – пеленка! С желтым пятном посередине! Свежезастиранным! Вы что, не видите?!

Нырова гнулась к блокноту, записывала. Будто шофер, поспешно обежала, открыла Силкиной дверь. За стеклом пропала Дранишникова. Была – и нет. Пошли ронять стулья вахтеры.

Столовая открывалась с десяти, но уже с половины десятого начинали бить в дверь. «Открывай!» – кричали. Веселые все. Голодные. Шоферня.

Врывались в зал. Мгновенно, как все те же пэтэушники (одна порода!), расталкивались по раздаче. Уже с разносами все. Подготовленные. Человек тридцать. Деревенские требовали только с картофельным пюре. Свой святой деревенский деликатес в городе. «Картофельное пюре есть? Мне только с картофельным пюре. Нет картофельного пюре? Почему нет картофельного пюре? Сейчас будет? Ладно. Мне только с картофельным пюре»… Пригородскйе снисходили до вермишели.

Кассирша наяривала ручкой кассового аппарата. Будто отзванивала от себя очередников. Едоки с полными разносами расходились по залу. За столами корешились, смеялись, жадно ели, запрокидывали стаканы с жидкой сметаной. И вновь наворачивали бифштекс. С картофельным пюре, понятное дело.

Отзавтракав, как положено ковыряя в зубах спичкой, шли в вестибюль, тащили из кармана папиросы. Некоторые выходили на осенний солнечный холод.

Над пожухлой травой сидели на корточках. Как будто орлили на воле. Покуривали, пощуривались на чахлое солнце. Как сельские мужички цигарками, вялили сигаретками скольцованные пальцы. Остывали. Делать было нечего.

Иногда проходили бабы. Свои. Общежитские. В плащах. В талии стервозно перетянутые. Как осы. Все с выдвинутыми грудями. Словно не могущие вздохнуть… Дружным гоготом их встречали и с подначками провожали. Некоторые даже вскакивали. Сразу находилась тема. «А вот у меня одна была, мужики, мужики!.. Покидает груди за плечи – и пошла! Зверь-баба, мужики!»

– Ха-ах-хах-хах!

Опять садились на корточки. Возбужденные. Возбуждение не проходило. И делать было нечего. Кто-нибудь, потужившись, выпускал сакраментальное: «Что-то стало холодать… А, парни?..»

Пить никому не хотелось, после еды претило, однако зачем-то посылали в гастроном гонца.

Шли. Взмывали лифтом, к примеру, на пятнадцатый этаж. Где в одной из затхлых комнатенок холостяков – без баб и без всяких мильтонов – какой-нибудь приблатненный с травлёными сизыми пальцами уже раскидывал карты.

Прикуп картежники брали бережно, в две вздрагивающие руки. Приблизив его к глазам, просчитывали игру. Вкусно обнажая фиксу, вкусно перегоняли губами папиросы. Когда накалывали ближнего, с азартом, с криком хлястали карту об стол. Ширкались ладошками, смеялись, торопились разлить и врезать, пока тасовались и разбрасывались новые карты. Бутылку от посторонних глаз прятали под стол. (Пока что прятали.) Проигравшийся в полном удручении тряс гитару за горло. Пел: «Гоп со смыком – это буду я! Граждане, послушайте меня!» Компашка смеялась. Теплела компашка, теплела!

Бутылки постепенно наглели. Приносимые, новые – на стол припечатывались. Уже без всякой конспирации. В дверях начинал двоить человек в величайшем, будто в цирке спертом, пиджаке в клетку. Очень гордый. Ошмёток. Он же – Ратов, если с фамилией его брать на глаз. С сырым и серым лицом змия. Козел, в общем-то. Но – ладно.

Приходя, он скрипуче всегда отмечал: «А вы всё пьете…»

Взбалтывая штанинами, подсаживая себя на палку с резиновой пяткой, выви́хливался с ортопедическим ботинком прямо к столу, кидал себя на стул. С большим мужским достоинством опирался на костыль. Приказывал: «Наливай!»

И ему почему-то наливали.

Фужер водки – пузатый, полный – пил по-змеиному. Обеззвученно и жутко. Будто с головой был в аквариуме. В аквариуме с водкой…

Никогда не закусывал. Сразу закуривал. Заглоты делал глубокие, жадные. Коричневые глаза заполнялись жидким маслом, начинали фанатично мерцать сами для себя…

– Это я еще в цирке работал. В зверинце… Со зверями… Говорил всегда тихо, ни к кому не обращаясь. И его почему-то слушали. Даже останавливали игру.

Когда слушатели начинали соловеть – Ошмёток бил палкой в пол. Будто шаман в бубен. Нагнетал ритм, внимание. Парни взбадривались, подбирали слюни…

…Чувствуя за спиной комиссию, которая уже шла по четырнадцатому этажу, Новоселов выскочил из лифта на пятнадцатом. Быстро пошел, побежал к 1542-й.

Раскрыл дверь – и в нос ударила коричневая сырая вонь пьянки. Под брошенным тоскливым светом лампочки валялись все. Кто – где. На разные стороны по кроватям. На полу. Двое ползли куда-то на одном месте. Как соревновались. Словно уплывали… И лишь Ошмёток сидел на стуле. Пел. Дергался как тряпичный. Как марионетка, разевая пасть:

– Дам-ми-но-о!

Дам-ми-но-о!

Новоселов бросился к столу. Среди винных луж, опрокинутых бутылок, окурков, игральных карт искал ключ. Ключ, чтобы закрыть дверь. И… как в сердце толкнуло… В углу за кроватью, словно цепями прикованный к своей рвоте на полу, вздергивался на руки и падал мальчишка. Пэтэушник. Белокурая заляпанная страшная голова раскачивалась над рвотой и падала в нее…

Новоселов взвыл. Подбежал к парнишке, сдернул с пола. Поворачивался с ним, топтался, не знал куда его положить. Мычащего, умирающего. Завалил на кровать на кого-то.

Этого кого-то из-под мальчишки выдернул, сбросил на пол. Повернул мальчишку на бок. Того сразу опять начало рвать. Ничего, ничего, давай, давай, пацан, пусть рвет.

Метнулся назад, к столу, сразу нашел ключ. Цапнул за шкирку орущего Ошмётка, поволок к двери.

Закрыв на ключ дверь, быстро тащил Ошмётка с клюшкой по коридору. Тот пытался отмахиваться, хрипел, матерился.

Кабина еще не ушла. Ошмётка засунул в нее. Давнул кнопку. Успел выдернуть из дверей руку. Ошмёток исчез.

Тут же двери соседнего лифта разъехались, вышли Силкина, Хромов и Нырова. Еще отстрелил один лифт. И оттуда вывалилось несколько человек. Очередная комиссия. Новоселова захомутали. Пошли. Вертели головами, смотрели на потолки. Гнулись к плинтусам, словно искали золото. На кухне побежали тараканы. Так, порядок. Дальше шли. Двери жилых комнат в упор не видели. По потолкам больше, по потолкам. Из 1542-й послышался резкий всхрап. Там же – козликом кто-то верещал, долго не давался. Не обратили внимания, прошли. Лицо Новоселова было в поту. Иваном Сусаниным он шагал впереди. Сзади уже кричал Ошмёток. Пропутешествовал, гад, и вернулся. Новоселов тоже кричал, показывал рукой вверх. Все задирали головы. Точно. Трещина. Молодец. Новоселов заставлял согнуться всех в три погибели. Под батареей протёк! Верно. Какой глазастый! От многоногой топотни кому-то на голову упала штукатурка. Временные трудности. Сюда! Завернул всех на пожарную лестницу, отсекая путь назад к лифтам. Ничего. Полезли. По ступенькам. Тут невысоко. Притом – последний. Этаж…