Читать книгу - "Будда из Бенареса - Дмитрий Орехов"

По слухам, бхайравы были одним из темнокожих племен, живших в джунглях южнее Магадхи. Племя практиковало кровавые обряды, причем в жертву приносили по преимуществу мужчин из трех высших варн и мальчиков, купленных или украденных, которых вскармливали лет до восьмидесяти, а потом натирали душистыми мазями, украшали красными цветами патали, разрубали на куски и хоронили в рисовых грядках или на поле куркумы. Когда же во главе племени стал аскет, носивший на груди ожерелье из человеческих пальцев, число бхайравов стало расти. Теперь к учению Ангулималы примкнули некоторые отшельники-арии и вратьи, люди, по каким-то причинам изгнанные из своих каст. Так из племени-карлика бхайравы стали воинственной сектой, провозгласившей своей целью уничтожение брахманов в долине.

Новизна учения Ангулималы заключалась в том, что оно призывало людей отказаться от рабского служения богам горы Химават и посвятить себя поискам внутреннего «я». Согласно Ангулимале светлые боги, подобные Индре, Агни и Соме, оказались слабыми, их мир захудал и подлежит забвению. Божество, утверждал Ангулимала, составляет глубинную основу мира и находится внутри каждого человека. К слиянию с ним ведет особая духовная практика, состоящая в аскетизме, медитации, поедании мяса, поклонении «небесным защитникам» и принесении им в жертву мужчин-ариев и мальчиков, не достигших половой зрелости. Жертвоприношение — божественный акт, цель которого — превращение человека в бога.

Главное божество секты, чудовище со спутанными красными волосами, торчащими изо рта клыками и черепом в руке, считалось воплощением Рудры. Его божественную супругу, Великую Мать, черную Махадэви, представляли кружащейся на площадке для сожжения трупов, с запястьями, обвитыми кольцами змей, и ожерельем из детских головок.

2

— Скажи, Тисса, по-твоему, Ангулимала — разбойник?

— По-моему, разбойник, о Совершенный.

— А скажи, легко ли разбойникам вломиться в дом, где много мужчин и нет женщин?

— Мне кажется, довольно трудно, о Совершенный, — ответил Тисса.

Только что он рассказал Сиддхарте о двух вдовах. Рано утром эти несчастные женщины пришли в рощу из Раджагрихи — покрытые пылью, с опухшими ногами и заплаканными лицами. Вдовы просились в ученицы к Возвышенному, и кошалец полагал, что их можно принять.

— А легко ли разбойникам вломиться в дом, где много женщин и мало мужчин?

— Мне кажется, что легко, о Совершенный, — вздохнул старец.

— Вот видишь, — сказал Сиддхарта. — Не всякий водоем нуждается в укрепленных берегах, но всякая община нуждается в уставе. Ты помнишь устав нашей общины, Тисса?

— Кажется, помню, о Совершенный.

— Тогда ступай и скажи этим вдовам, что им здесь не место.

Тисса вздохнул и медленно побрел прочь, чуть приволакивая правую ногу. Девадатта удивленно смотрел ему вслед. Этот хромой старик с взлохмаченной седой головой и смешной привычкой чмокать губами почему-то пользовался всеобщим уважением в Велуване. Девадатта потер мочки ушей и сказал:

— Я не нахожу себе места, Сиддхарта.

— Но почему?

Они сидели рядом на небольшом холмике из белого песка. Над их головами шелестели продолговатые листочки сандала; легкий ветерок разносил запах померанцев, лесных яблок и камфары. Красотой Велувана нисколько не уступала священной роще царевича Джеты, и — странное дело — тигры не преследовали здесь оленей, а змеи не трогали мышей и лягушек.

— Я не уверен в себе, — сказал Девадатта. — Словно я жил одной жизнью, а теперь живу другой.

— Так оно и есть: ты покинул темную дхарму и постигаешь светлую, и твой ум постепенно очищается от скверны.

— Может быть, он и очищается. Но порой мне кажется, что я забыл нечто важное, потерял самого себя.

— Поверь мне, самое трудное уже позади. Ты перестал отождествлять себя с именем, с телом, со своим прошлым; ты опорожнил свою лодку. Твой разум на пути к развеществлению, и скоро ты по крупице соберешь себя заново.

— Ты уже говорил это… — Девадатта уныло посмотрел на брата. — Но у меня такое чувство, что я пытаюсь из рога надоить молока… или раздуть из светлячка огонь.

Сиддхарта взял в руки жезл из черного дерева, подарок цирюльника Упали из Раджагрихи, и воткнул его в землю острым концом.

— Стой твердо, как этот жезл. Строители каналов подчиняют себе воду, лучники — стрелу, плотники — дерево, а мы, шраманы, самих себя. Подумай, какой еще жребий лучше нашего? По всей долине уже не читают мантры и не славят богов, заброшены приношения огню. Никто не соблюдает посты в дни полнолуния и новолуния, люди отрекаются от вед, не омываются в священных ключах, не верят брахманам, воспевающим дойное вымя. Будущее за нами, за шраманами.

— Быть шраманом, конечно, неплохо, — вздохнул Девадатта. — Но если ты топчешься на месте, как опутанный веревками слон… — Он ткнул жезл ногой, и тот упал, вывернув черную землю.

— Что с тобой? — удивился Сиддхарта. — Разве в Паталигаме не ты овладевал лесной наукой быстрее, чем язык знакомится со вкусом плода? Разве не ты научился подчинять себе мысль — бестелесную, блуждающую в зарослях прошлого, сокрытую в сердце, легко уязвимую, трепещущую, дрожащую? Разве не ты собрал в луч силу иддхи, рассеянную по разным уголкам твоего существа?

— Да, собрал, и что толку? Мне не удается выскользнуть через собственное горло. А вдруг у меня только зачаток души?

— Ты слишком страстно желаешь покинуть тело, Девадатта. Это тебе и мешает.

— Что же, я сам виноват?

— Если подбрасывать в костер вязанки хвороста и кизяк, костер не потухнет. Напрягая все силы, ты только укрепляешь привязь.

Девадатте вспомнилась череда однообразных дней, проведенных в Велуване. Каждое утро он погружался в созерцание, ощущая, как вдоль его позвоночника разгорается пламя. Сила наполняла область пупа, затем сердце, а потом волнообразным движением устремлялась вверх. Когда сила подходила к горлу, Девадатта произносил «Аум», но… В последнее мгновение он всякий раз терял сознание.

— Тебе пора прекратить упражнения, дабы вкусить сладость успокоения, — продолжал Сиддхарта. — И потом, почему бы тебе не заняться учениками? Ты уже можешь многому научить.

— Зачем мне это?

— Праведный в поведении, исполненный глубоких мыслей, шраман обязан делиться знаниями со всяким, алчущим их приобретения. У нас в Велуване две сотни отшельников, но многие не умеют даже правильно сидеть, не то что входить в углубленное созерцание. Почему бы тебе не напоить знанием саженцы их бытия?

Девадатта молча разглядывал свои ступни. Кожа на подошвах огрубела, а ногти отросли и загибались, как у злого духа кушманды.

— Возможно, именно здесь и корень твоих неудач, — промолвил Сиддхарта. Он встал и отряхнул дхоти от налипших белых песчинок. — По законам лесной науки только тот, кто поставил ученика на свою ступень, может шагнуть еще выше.