Читать книгу - "Вопреки искусству - Томас Эспедаль"

Я получил комнату в общежитии в пригороде в Рёдовре, в Ребек Сёпарк, комнату номер 452. Когда я приехал и отпер дверь, то обнаружил, что в комнате кто-то живет. Письменные принадлежности на столе. Учебники на полу. Одежда и обувь в шкафу. Нижнее белье в ящиках, косметика в ванной. Я растерялся и принялся просматривать ее вещи. Готовясь к переезду, она уже многое сложила в ящики — чашки с тарелками, письма и книги, безделушки и целую коллекцию кукол и игрушечных клоунов. Сколько же ей лет? Сперва я хотел сообщить дежурному, но потом передумал и решил ее дождаться. Приняв душ, я распаковал кое-какие свои вещи, достал пишущую машинку и бумагу. Из дома я привез совсем немного: книги, одежду, обувь и туалетные принадлежности — только и всего. Вечером новые студенты должны были праздновать новоселье, и в холле накрыли большой стол. Я оделся и вдруг почувствовал себя неуютно. Это моя комната, мне дали ключ, и я подписал договор аренды, в котором указан этот номер, 452, все верно, вот только в комнате кто-то живет. Выйдя в коридор, я захлопнул дверь, сел в лифт, спустился вниз и зашагал к ближайшему торговому центру, где был паб. Тесный зальчик, заполненный пьющими мужчинами и женщинами. Темные стены, тусклые светильники, деревянные столы и стулья, пепельницы и зеркала. «Прекрасное место, чтобы писать», — подумалось мне. Когда я вернулся, она была в моей комнате. Дверь была открыта, я постучался, и на пороге появилась она. Мы с ней были одного роста. Одинаковый цвет волос и очень светлая кожа. Я опустил глаза. «Прости, — сказала она, — это твоя комната. Я не знала, что ты приехал, не знала, кто сюда вселится, если кто-нибудь вообще приедет. Комнаты иногда пустуют, я живу тут незаконно, но вообще-то я такая не одна. Мы занимаем пустые комнаты, а когда приезжают новенькие, мы съезжаем».

Она стояла в дверях.

Я не знал что ответить. «Можно мне войти?» — спросил я. «Прости, — повторила она, — это твоя комната. Я три года в ней прожила. И учиться уже закончила, теперь работаю, но жилье пока не нашла. Наверное, вернусь домой. Мне совсем не хочется, но придется — поживу с матерью или отцом, они в разводе», — сказала она. Девушка присела на краешек кровати, а я сел на единственный в комнате стул. У нее были длинные каштановые волосы, забранные в хвост. Голубые глаза, пухлые губы, тонкий желтый свитер, синие джинсы — мне отчего-то трудно было смотреть на нее. «Тебя как зовут? И откуда ты приехал?» — спросила она. Я рассказал ей обо всем, она качала головой, упершись указательным пальцем в нижнюю губу. На губе появилась вмятина, и этот жест показался мне вдруг знакомым. Она сидела на кровати, а я — на единственном в комнате стуле, и мне показалось, будто все это предопределено, эта странная комната, которая не принадлежала ни мне, ни девушке, и то, как моя собеседница покачивает головой, все казалось мне знакомым, это уже когда-то происходило со мной, я, сам того не зная, будто бы ждал этого момента, и стоило лишь девушке прижать палец к губам, как я тотчас же понял, что именно произойдет с нами. Меня осенило: мы будем жить в этой комнате вместе.

Я поселился в комнате, но девушка не съехала. Она собиралась съехать, как только подыщет квартиру в Копенгагене, но не уехала. Она решила остаться, а я взамен пообещал не приставать к ней, она заставила меня пойти на соглашение: я не трогаю ее, а она не касается моих бумаг. Довольно скоро мы привыкли делить эту тесную комнатушку: девушка спала в кровати, а я — на полу, на матрасе. Она рано вставала, садилась на велосипед и ехала на работу. Она работала в магазине одежды. Я садился за стол и работал весь день до ее возвращения. Это была двойная радость: я был счастлив целый день проводить в одиночестве, чтобы меня никто не тревожил, а вечером я с радостью ждал, когда она вернется в нашу маленькую комнату. Я ждал ее.

Я, не предприняв никаких усилий, кроме переезда из Бергена в Копенгаген, в Рёдовре с его парками и домами, обрел счастье. Я словно вернулся на обжитое место, я возвратился домой. В окно светило солнце. На столе стояла ваза с белыми хризантемами. Солнце несло в комнату то лето, то осень. Из окна я видел играющих в футбол студентов, а за футбольным полем был ручей, впадавший в пруд, по которому плавали утки и гуси. На берегу, улегшись в кружок, загорали девушки с книжками. С десяти до часу я писал, потом обедал на общей кухне и отправлялся на прогулку по лесу. Тропинок там было множество, но у меня был постоянный маршрут — через лес, к берегу моря, где я сбрасывал одежду и плавал. Дважды в неделю, по вторникам и четвергам, я садился на велосипед и ехал на лекции в Институт истории искусства, расположенный в старом складском помещении на Лангелиние. Оставив велосипед возле института, я поднимался на третий этаж и слушал, как Тедди Бруниус рассказывает об Андерсе Цорне или Эдварде Мунке, он читал лекции по скандинавскому искусству девятнадцатого века. Маленький крепыш в темном костюме и белой рубашке с широким черным галстуком, он и сам словно принадлежал эпохе, о которой рассказывал. Тедди Бруниус на несколько часов перемещал нас в прошлое, во время Сёрена Кьеркегора и Ханса Кристиана Андерсена. Я писал более усердно, чем когда бы то ни было, мне очень хотелось написать роман. Я проводил за столом время с десяти до трех, потом делал передышку и вновь писал с трех и примерно до пяти, когда Линда возвращалась с работы. Мы ужинали вместе, а потом смотрели телевизор в общей гостиной, или она ложилась на кровать и болтала обо всем на свете. Она обожала разговаривать, ей обо всем хотелось рассказать. Однажды вечером она сказала: «Я сегодня уйду, у меня свидание с одним парнем. Возможно, ночевать не вернусь. Ты меня не жди». Я улегся на матрас и стал дожидаться ее. Я надеялся, что она вернется, это была игра на грани фола, еще немного — и я бы бросился разыскивать ее, но я понятия не имел, куда бежать, я совсем не знал Копенгагена, я все время просиживал взаперти в этой комнате наедине с ней.

Наконец она вернулась. Было раннее утро, я услышал, что она отпирает дверь; она вошла и прямиком направилась в угол, где я лежал на матрасе, зажмурив глаза. Остановившись рядом со мной, она сняла пальто и разулась, оставшись в прозрачной блузке и черной юбке, такой короткой, что мне видны были волосы у нее на лобке, ее обнаженное тело. «Ты спишь?» — спросила она, склонившись надо мной. «Зачем тебе делать меня несчастным?» — ответил я. Она улеглась на кровать, прямо на покрывало из искусственной кожи, и, подложив правую руку под голову, посмотрела на меня. «Я делаю это ради тебя», — сказала она. «Мне это не нужно», — возразил я. «Это нужно для твоей книги», — проговорила она в ответ.

В книге ее звали Луизой. Действие происходило в другом городе, я изменил внешность главной героини и соединил ее рассказы в роман. Я писал его днем, пока Линда была на работе, и по ночам, когда она спала. Ночью я писал от руки. По ночам особое счастье и особая тишина. Я набрасывал на абажур белую рубашку и, сидя в полумраке, смотрел на окна домов по другую сторону лужайки, представляя, что мы живем в одном из них. В маленькой комнате с письменным столом, двумя лампами и узкой кроватью, живут двое. Они ходят по тесной комнатенке, словно пленники, плененные, я видел их тени или силуэты, девушка и юноша, одного роста, похожие друг на друга. Мне хотелось, чтобы они были похожими. Хотелось, чтобы они были ровесниками, в ноябре ей исполнилось девятнадцать, и его день рожденья тоже в ноябре. Они не знали друг друга и не любили, они делили маленькую комнатку, и мне хотелось, чтобы они стали похожими на двух героев романа.