Читать книгу - "Дети смотрителей слонов - Питер Хег"

Первая комната, в которую попадаешь из кухни, это кабинет отца, а оттуда виден кабинет мамы, и по обыкновению они перед отъездом привели всё в порядок, и порядок этот сотрудники полиции воссоздали, перевернув перед этим всё вверх дном. Результат их деятельности мы сейчас и наблюдаем.

Тут всё можно осмотреть быстро: в комнате отца лишь широкий письменный стол, компьютер, большой стеллаж с теми книгами, которые нужны ему по работе, — тысячи томов, но это всё равно ничто по сравнению с тем, что стоит в гостиной. На всё это мы не обращаем никакого внимания. Как и на висящие на стенах картины — Тильте говорит, что это репродукции из галереи Уффици во Флоренции. — на них изображены святые мужчины и женщины, на которых снисходит откровение, или обнажённые дамы, выходящие из створок раковин. Что касается последних картин, то Тильте как-то заявила отцу, что такое на стенах его комнаты висеть не должно — что подумают конфирманты, войдя к нему в кабинет? А когда отец никак на это не отреагировал, Тильте отправилась на чердак, нашла какое-то нижнее бельё для куклы Барби — подходящего размера — и приклеила его на одну из картин, на которой теперь изображена Венера, выходящая из пены морской в трусиках и бюстгальтере. Отец не стал с ней спорить, и с тех пор, когда кто-нибудь интересуется, что же это такое, он говорит с совершенно серьёзным видом, что это моя дочь, Тильте, приделала, чтобы приглушить «эффект обнажённого тела».

Он особенно любит это говорить, когда Тильте находится неподалёку — это такая игра, которая является частью семейной идиллии.

В стене за картиной находится сейф, где хранятся церковные книги, и когда мы приподнимаем картину, сейф на первый взгляд выглядит как обычно. Но на самом деле всё не так, потому что когда мы берёмся за ручку дверцы, она открывается. Церковные книги лежат на своём месте, но там, где был замок с микрофоном и электронным управлением, пусто — кто-то высверлил запирающий механизм.

Мы молча вешаем картину на место и переходим к большой гардеробной в противоположном конце комнаты.

В ней висит одежда отца.

Не надо строить иллюзий в отношении моего отца. Хотя он. в отличие от Тильте и мамы, вполне может обойтись без товарного вагона для своей одежды, отправляясь на недельку на курсы повышения квалификации для священников, он всё равно очень внимательно относится к тому что носит, обращая внимание на мельчайшие детали. Лично мне кажется, что церковному суду следовало бы предъявить ему обвинение — и его бы точно осудили — за узенькие плавки, которые он надевает, когда летом, положив руку маме на плечо, прогуливается по берегу моря на Южном пляже, пытаясь одновременно изображать из себя отца семейства, священника лютеранско-евангелической церкви, женатого уже девятнадцать лет, и этакого пляжного соблазнителя.

Так что мой отец не просто думает о том, что надеть, он следит за своей одеждой как за церковными реликвиями, вот почему мы с Тильте и обследуем его гардеробную — может быть, нам удастся понять, что он замыслил.

На первый взгляд кажется, что ничего он не замыслил, потому что всё на своих местах. Справа стоят три стойки с его священническим облачением, смокингом и фраком. За ними висят костюм и пальто. Слева полки с плоёными воротниками к его платью священника. В шкафу всё пропахло парфюмом под названием «Кнайзе 9», который ему присылают из Вены, и у меня тут же возникает желание закрыть дверь гардеробной, потому что на мой вкус, если церковный суд и не привлёк бы его за плавки, то уж за этот мужской парфюм его точно следовало бы осудить.

Но Тильте не даёт мне закрыть дверь.

— Нет, всё-таки что-то не так, — говорит она.

И тянет меня за собой вглубь гардеробной. За стойками мы видим множество рубашек с перламутровыми запонками в маленьких пакетиках, и когда мы добираемся до самой стены, то обнаруживаем две пустые стойки.

— Что здесь висело? — спрашивает Тильте.

Я мобилизую свойственную мне любовь к порядку и свою безотказную память — и пытаюсь вспомнить. Конечно же, мы не очень часто оказываемся в дальнем углу гардеробной родителей. Но дважды в год всё её содержимое выносят на солнце и ветер, мама говорит, что если так делать, не нужны средства против моли — моль не выносит солнца.

По-моему, если эти вредители выдерживают запах «Кнайзе 9» и вид шёлковых рубашек отца, то для их уничтожения одного солнечного света и ласкового морского ветерка недостаточно, но распределение ролей у нас в семье таково, что технические вопросы решает мама, так что одежду выносят на улицу два раза в год, я это видел и это запечатлелось в моей памяти.

— Его второе платье для службы, — говорю я. — И старый смокинг. Они висели на этих стойках.

Мы возвращаемся к выходу из гардеробной. По пути мы проходим мимо двух первых стоек. Я провожу рукой по чёрной шерстяной ткани.

— Это старое платье, — говорю я. — Он взял с собой новое.

Каждый второй священник в Дании был бы вполне доволен тем облачением, которое прежде было у отца. На самом деле каждый второй священник им вполне и доволен, потому что сшито оно в специальной мастерской по пошиву форменной одежды «Балленкоп» что находится на острове Самсё и шьёт одежду для всех священников в Дании. За исключением священника на Финё. Облачение отца — из кашемира, и сшито оно у Кнайзе в Вене, по особому заказу и по цене, которую мы вынуждены хранить как семейную тайну, чтобы не спровоцировать народные волнения.

Мы с Тильте переглядываемся. Нам в голову приходит одна и та же мысль. Тильте говорит:

— Они не на Ла Гомере.

Отец готов на многое, чтобы привлечь к себе внимание — в том числе и на Канарских островах. Но вряд ли он собирался разгуливать в полном церковном облачении возле бассейна.

♥

Мы заходим в мамину комнату. Тильте насвистывает «Миньону» — «Меня оставьте в платье белом» из шубертовских песен на стихи Гёте, и комната наполняется светом. Электричество в доме включается обычными выключателями, но есть и другой способ: можно напеть различные фрагменты шубертовских песен. Стереоустановка реагирует на песню Миньоны «Нет, я молчания не нарушу». Тостер включается и выключается при звуках «Ты знаешь край лимонных рощ в цвету», а гостевой туалет у входа спускает воду, когда звучит «Кто знал тоску, поймёт мои страданья».

Кабинет мамы — это на самом деле не простая комната, а мастерская, вернее даже не мастерская, а четыре мастерских, потому что в каждом углу устроено по рабочему месту. Под окном стоят компьютеры, со стороны гостиной — угол со всякой радиоэлектроникой, напротив — длинный стол с тисками и маленьким высокоточным токарным станком, а по другую сторону от двери — верстак.

Над каждым столом на листах фанеры висят инструменты, на листах — контур каждого инструмента, и поэтому нам стоит только бросить на них взгляд, как мы видим, что всё на месте.

Мы стоим, озираясь по сторонам. Как нам найти что-нибудь, чего не заметила полицейская команда, прибиравшаяся у нас в доме?