Читать книгу - "Всеобщая теория забвения - Жузе Агуалуза"

Беншимол прочитал письмо Марии да Пьедаде Лоуренсу дважды, после чего позвонил другу отца, геологу, который посвятил всю жизнь добыче алмазов. Старик Виталину хорошо помнил Орланду.

– Неплохой парень, но с норовом. Жесткий, сухой и всегда какой-то напряженный, будто у него гвозди под рубахой. Мы его звали Костыль. Никто не ходил с ним пить кофе. Друзей у него тоже не было. Он исчез незадолго до Независимости. Воспользовался бардаком, набил карманы камешками и бежал в Бразилию.

Даниэл нашел в интернете несколько сотен людей, которых звали Орланду Перейра душ-Сантуш. После этого он потратил еще пару часов, пытаясь отыскать хоть какую-нибудь зацепку или упоминание, которые позволили бы связать это имя с интересовавшим его человеком. Бесполезно. И это показалось ему странным. Такой человек, как Орланду, прожив двадцать с лишним лет в Бразилии или другой стране – если только это не Афганистан, Судан или Бутан, – обязан был оставить хоть какой-то след в огромной виртуальной сети. Он снова связался с Виталину.

– А у этого Орланду была семья в Анголе?

– Скорее всего. Он родом из Катете.

– Катете?! Я думал, он порто́с.

– Не-не! Стопроцентный анголец, из Катете. Белый. После 25 апреля он все время напоминал нам, откуда он родом. И еще хвастал, что знаком с Мангуши^[28]. Ты только подумай! Это при том, что за все годы он о колониализме слова плохого не сказал! Но, должен сказать справедливости ради, что с расистами он тоже никогда не водился. На белых и на черных смотрел одинаково. Свысока.

– А что родственники?

– Так, родственники… Мне кажется, Виторину Гавиан приходится ему двоюродным братом.

– Это который поэт?

– Бездельник. Хотя называй его, как хочешь.

Беншимол знал, где может обретаться Виторину Гавиан. Он перешел улицу и заглянул в “Баи́кер”. Знаменитый пивной бар в этот час был почти пуст. За столиком, чуть в стороне от входа, четверо пожилых мужчин играли в карты. Они громко спорили, но, завидев Даниэла, тут же примолкли.

– Осторожно! – выпалил один из них будто бы шепотом, но так, чтобы журналист слышал. – Пресса заявилась. Голос и уши Хозяина.

Беншимол раздраженно бросил:

– Если уж я голос власти, то вы – ее экскременты.

Человек выпрямился и уже нормальным голосом проговорил:

– Не сердись, товарищ. Выпей-ка лучше пива.

Сидевший рядом Виторину Гавиан кисло усмехнулся:

– Мы – древнегреческий хор. Голос совести нации, вот мы кто. Сидим себе здесь впотьмах и комментируем разворачивающуюся на сцене трагедию, предупреждаем об угрозах. Только нас никто не слышит.

Обширная лысина не оставила даже воспоминаний о его густой шевелюре а-ля Джимми Хендрикс, с которой он в шестидесятые возвестил в Париже о своем негритюде. Сейчас со столь гладким блестящим черепом его даже в Швеции приняли бы за белого. Впрочем, нет, в Швеции вряд ли.

Чуть повысив голос, он с любопытством спросил:

– Какие новости?

Даниэл пододвинул к себе стул и сел.

– Ты знал такого Орланду Перейру душ-Сантуша, горного инженера?

Гавиан несколько опешил и побледнел.

– Это мой прямой родственник, двоюродный брат. Умер?

– Не знаю. Тебе что-нибудь перепадет после его смерти?

– Чувак пропал, когда объявили Независимость. Говорят, он прихватил с собой партию алмазов.

– Как ты думаешь, он о тебе еще помнит?

– Мы с ним дружили. То, что Костыль молчит, первые годы меня не удивляло. Если бы я украл алмазы, я бы тоже хотел, чтобы про меня забыли. Вот его и забыли. Давно и все. А с чего ты мне задаешь все эти вопросы?

Журналист показал Гавиану письмо Марии да Пьедаде Лоуренсу. Гавиан помнил Луду. Она всегда казалась ему немного странной. Теперь понятно почему. Он вспомнил, как навещал кузена в “Доме мечты”, как все пребывали в эйфории накануне провозглашения независимости.

– Если б я знал, чем это закончится, лучше бы остался в Париже.

– И что бы ты там делал, в этом Париже?

– Да ничего, – вздохнул Гавиан. – Ничего! Как и здесь. Но, по крайней мере, я занимался бы этим красиво. Был бы фланером.

В тот же день, покинув редакцию, Даниэл дошел пешком до площади Кинашиш. “Дом мечты” выглядел еще более запущенным, несмотря на то что стены в холле недавно покрасили и внутри все сияло жизнеутверждающей чистотой. За лифтом присматривал вахтер.

– Работает? – спросил журналист.

Мужчина гордо улыбнулся:

– Почти всегда, шеф, почти всегда!

Он попросил Даниэла представиться и только потом вызвал лифт. Беншимол вошел в кабину и поднялся на одиннадцатый этаж. Выйдя, он на миг замер, пораженный чистотой стен и блеском пола. Только одна дверь на этаже выделялась на этом фоне, та, что значилась под буквой “D”. Она была вся исцарапана, и посередине виднелось отверстие, похоже, что от пули. Беншимол нажал на кнопку звонка, но ничего не услышал. Тогда он трижды сильно постучал. Дверь открыл мальчик. У него были большие глаза, а лицо для его возраста было поразительно взрослым.

– Привет! – сказал журналист. – Ты живешь здесь?

– Живу, да. Я и моя бабушка.

– Я могу с ней поговорить?

– Нет.

– Ничего, сынок, я с ним поговорю. – Голос звучал слабо, прерывисто.

Даниэл увидел, как по коридору, сильно подволакивая ногу, идет женщина, очень бледная, с седыми волосами, заплетенными в две толстые косы.

– Я Лудовика Фернандеш, молодой человек. Что вам угодно?