Читать книгу - "Хамам "Балкания" - Владислав Баяц"

Армия появилась под крепостными стенами Вены 27 сентября, ничуть не испугавшись позднего времени года и участившихся дождей. Но храбрая и жесткая оборона, крепкие неприступные стены и непогода в течение двадцати дней осады, вплоть до 16 октября, не позволили добиться результата. Султан приказал сняться с лагерей, и армия отправилась вспять. Однако решение было принято с запозданием.

Баица не знал, что было страшнее: наблюдать гибнущих в боях людей или смотреть на отступающих, многие из которых, раненые, больные и измученные, оставляли свои кости на залитых дождями равнинах Славонии и Венгрии. Теперь он понимал, какое влияние на результаты похода оказывает понятие времени. Поход из османской столицы, с учетом зимней подготовки, мог начаться не ранее апреля и опять-таки по причинам времени должен был завершиться до наступления зимы. И тут возникала проблема, которую он в разговоре с Синаном назвал «достижимостью».

– Что это значит? – спросил его Синан.

– Ты должен знать об этом лучше меня. Это значит действовать по обстоятельствам. Если тебе перед походом известны все данные, от количества солдат, лошадей, верблюдов, пушек, повозок, оружия и мест отдыха до непредвиденных и предвиденных препятствий и всего прочего, и при этом все известно о предстоящем возвращении войска, тогда и следует рассчитать, каких границ может достичь армия. Чтобы стали известны пределы возможного продвижения войска, а тем самым и те, откуда уже не вернуться.

– Точно. Но ты забываешь, что границы завоеванного пространства постоянно продвигаются вперед, и это дает возможность создавать новые точки, откуда могут отправляться главные силы.

– Да, до Белграда такой точкой была София. Но и это меняется. Хотя некоторые вещи не подвержены переменам. Султан и сераскер всегда отправляются в поход из Истанбула, и это расстояние всегда остается одинаковым. Правда, когда пал Белград, появилась возможность накапливать силы под его стенами и потом двигаться дальше. Собственно, благодаря этому у империи появилась возможность двинуться на завоевание Венгрии, а также Австрии. Но даже если большая часть войска соберется там заранее, все равно придется ожидать прибытия султана. Вместе с ним приходит главная часть армии из Анатолии и восточной Румелии. Проблема бы не возникла, если бы султан правил из Белграда и из него отправлялся бы в поход весной. А ведь это возможно. Понимаешь? Боюсь, что сейчас не разрешить проблему расстояний. Только если бы осады стали короче и победы одерживались быстрее. И лучше всего, если бы ты или кто-то другой придумал, как огромное, вооруженное до зубов войско сможет двигаться быстрее и добираться до своей цели намного раньше, чем это произошло теперь.

Синан задумался:

– Да вот еще что: посмотри, если армия запаздывает с возвращением, как много небоевых потерь несет она без нужды. Но, во всяком случае, твои слова должны привлечь внимание. Ты понемногу становишься похожим на меня. Я бы назвал это расстоянием, на которое можешь бросить камень. О таких вещах нужно размышлять именно таким образом. Важно увидеть проблему. Если ты ее не видишь, то и не сможешь решить. И опять-таки, если ты проблему не видишь, это не значит, что ее не существует.

Глава И

Памук хотел переменить тему:

– Давай отдохнем от мертвых. Вот цитата из хрониста, современника османской военной кампании 1529 года, когда после неудачной осады Вены вместе с армией возвращаются торговцы с тысячами рабов на продажу и в первую очередь рабынь, которых он описывает так: «На базарах торговали красавицами, у которых лоб был как жасмин, высокие густые брови дугой, а стан как у райских гурий. Их прелесть была неописуема». Вот торгаш – он всегда торгаш! Но это последнее абстрактное предложение говорит о том, что словам верили, но в случаях очевидной и выразительной красоты не хватало слов, чтобы высказать то, что видят глаза. Оно даже говорит о попытках стать романтичным с помощью, откровенно говоря, неловко скроенной похвалы.

А потом сам себе возразил:

– В пользу моего предложения о бегстве от мертвых на этом бы и закончить, но жизнь, похоже, и тогда была сплавом угодного и неугодного. Тот же самый хронист после высказанной романтики хладнокровно, без паузы продолжает кормить нас следующим выражением: «Имущество, движимое и недвижимое, люди и животные, твари словесные и бессловесные, все прочее подверглось разорению или пало под саблями. Так был исполнен наказ пророка о том, как поступать с неверными». И тут вдруг исчезает красота человеческая, теперь они «твари словесные», что все-таки отличает их от животных, хотя и отправляет в один загон с «тварями бессловесными».

Но тут и я кое-что заметил:

– Но глянь теперь на предпоследнее предложение! Видишь, как он тут называет убийство? «Пало под саблями»! Ведь и тут автор пытается быть если не романтичным, то стилистически оригинальным. Наверное, ему было скучно называть вещи своими именами.

Памук улыбнулся:

– Ты выиграл!

– Да нет, дело не в этом. Я уже давно размышляю о двойственности человека, соединяющего в себе красоту и уродство одновременно, о творении зла и добра одной и той же рукой. Еще более драматичный пример я нашел у одного уважаемого сербского историка^[27]. Он описывает странную картину, когда Мехмед Соколович в 1551 году во время похода на Тимишоару занял стратегически важное местечко Липово. И, продолжая поход, он оставляет в нем сильный гарнизон во главе с персом Улама-бегом. Летописец сообщает, что однажды этот очевидно умный начальник, прогуливаясь по городку, зашел в церковь, которую, как говорят, построил Карл I, и увидел в ней орган. Он заинтересовался инструментом, и попросил отца-капуцина, которого застал в церкви, сыграть ему, «и по этому случаю почувствовал величайшее удовольствие. После чего приказал вырвать у него пять зубов, заставляя сказать, где спрятаны ценности, которых не может не быть в церкви с такой музыкой». Видишь ли, меня просто сбивает с толку одновременная утонченность и жестокость, которые разделены несколькими секундами, и я не знаю, что их по существу разделяет или соединяет. Как такие особенности могут существовать одна рядом с другой?

Памук удивил меня быстротой своей проницательности.

– А что, если они существуют одна в другой?

– Не знаю, может ли такое быть. Можно ли сделать из этого некий общий вывод или же каждый пример существует сам по себе? – задал я вопрос ему и себе.

– Я склонен считать, что каждая история – история сама по себе. Вот, скажем, во время завоевания Кипра в 1570 году случилось то, что можно назвать трагедией из-за красоты. Когда османы после пяти недель осады захватили столицу Никосию, они убили все двадцать тысяч жителей. Исключение составили юноши и девушки, которых, как говорят, поделили между солдатами для наслаждения. После восьмидневного грабежа в городе собрали все драгоценности, от золота и украшений до пушек, и все погрузили на три корабля вместе с тысячью самых красивых девушек, которых следовало отвезти в Царьград и отдать в рабство. Но перед самым отплытием одна из девушек нашла запасы пороха и подожгла его. Все три корабля, вместе с девушками и богатством, взорвались и затонули в мгновение ока. Здесь красота решилась на трагический поступок. Если красота – утонченность, а самоубийство – банальность, то вот нам еще один сплав.