Читать книгу - "Аппендикс - Александра Петрова"

Но когда через какое-то непонятное количество времени окоченевший Амастан открыл глаза, Латифа рядом не было. Карим слева, белый, как морская пена, то молился, то проклинал кого-то.

– Брат, – обратился он со странной нежностью к Амастану, – видно, Аллаху угодно позвать меня, я больше не могу сопротивляться смерти. Море заберет и меня, как оно забрало Латифа, но обещай, если ты вдруг доплывешь, передать моим, что они у меня здесь навсегда, – и он притронулся рукой к груди.

Амастан не успел спросить, где жил Карим и как звали его родителей. Его мутило, тошнота заполняла собой все тело. Он пытался выкарабкаться из нее, но не находил точки опоры, рябь из воспоминаний и расслаивающихся мыслей выталкивала в рыхлую пустоту. Когда ненадолго он вынырнул, море как раз обхватило Карима гибкими руками и, убаюкивая, понесло сперва над собой, а потом, покрыв слоями из разноцветных одеял, увлекло в пучину. Из разговора в начале пути он запомнил только, что Карим (как и почти все остальные – тунисец) мог настроить любую компьютерную программу и даже придумал одну игру. А еще как он пожал ему руку: «Каждый чужеземец другому – родственник» – и улыбнулся.

Азиз сам бросился в воду. Обычно если он не помогал отцу в баре, то гонял с ребятами мяч или смотрел матчи по телику. Он знал игроков всех команд мира и был лучшим футболистом своего поселка. Не раз их команда обыгрывала соседние. «Твое место – точно в Италии, – говорили ему. – Нападающие вроде тебя там богаты и знамениты. Да и вообще, судя по ящику, это всем там удается легко».

– Скоро увидимся, – и Азиз встал на корму.

Земля уже близко, а он, машаллах, умеет плавать не хуже дельфина.

Но земли не было видно еще целый день, а Азиза уже никогда.

Людоедка Тсериэль обитала в прекрасных садах. Но, видно, и в море у нее были свои владения. Его Амастан увидел в этом году впервые. Когда-то, следя за направлением отцовской руки, он старался различить море вдали, но натыкался лишь на заснеженные верхушки гор. В бабушкиных сказках закрома Тсериэль переполнялись финиками, инжиром, циновками, и заблудившийся в колдовском мире странник мог надеяться там немного передохнуть и подкрепиться. Может, и тем, кто попадал в ее морское царство, могло что-нибудь перепасть? Но найдутся ли у морской Тсериэль компьютеры для Карима и мячи для Азиза? Ему же самому – не фиников и не финикового сиропа, а хватило бы чана чистой воды. Та, что змеилась вокруг, постоянно меняла цвет, и даже когда он закрывал глаза, его преследовал режущий, скачущий свет и его резкие, тошнотворные оттенки.

Два тела он сам и тот, кто раньше сидел вместе с ними впереди, выбросили за борт, лишь только они перестали дышать. Как долго мучился один из них! Амастан падал в забытье и возвращался, а агония смешного, низкорослого паренька все длилась и длилась. Откуда он был, как его звали, почему он плыл в Европу? Амастан ничего не знал о нем. К счастью, он сам не пил из моря. Латиф оставил ему глоток воды в своей литровой бутылке, хотя потом все-таки, как и все, кроме Ами, которая решительно отказалась это делать, он принуждал себя, словно лекарство, глотать собственную мочу.

Пить, пить, золотые шары апельсинов их сада… Прошлой зимой он срывал их, не понимая, что одного этого уже достаточно для счастья.

Говорили, что туристы доплывают до Сицилии за четыре часа, а их плавучий гроб кружило уже несколько дней.

Да и все его путешествие неожиданно растянулось. Всего-то, казалось бы, и расстояния от Сефру до Кап Бон, но между ними замешалась начинка из Феца, Маракеша, Рабата, Туниса, Суса. Когда из разных городов он звонил домой, в оставшиеся минуты младший брат успевал приглушенно и слишком быстро бросить несколько слов про Ркию. Виноградины ее глаз, пронзенные дневным светом, губы сочнее алой черешни, тонкие запястья и руки, которые во время их последней встречи у каскада были так изысканно изукрашены красной хной. Наверное, этим она хотела вселить в него надежду. Придет день, и ее понесут в носилках новобрачной ему навстречу! О, он прекрасно расслышал восклицание Латифа, потому что все, что с ним происходило в течение последнего года, было подчинено любви. Еще до той секунды, когда два года назад он увидел Ркию, он узнал бы ее среди девяноста девяти других девушек, и странным, пожалуй, даже невероятным ему казалось, что то же женское божество могло обитать и в других, что кто-то мог любить какую-нибудь обыкновенную женщину так же, как он – свою Ркию.

Ами сидела у носа корабля, и малыш ерзал у ее груди. Теперь вместо яркого тюрбана и пестрого хлопчатобумажного платья на ней были широкие спортивные штаны и бесформенная черная куртка с капюшоном, но не узнать ее было бы невозможно. Не только потому, что женщин в лагере в Сусе было гораздо меньше, но прежде всего благодаря некой азбуке преувеличенной радости, которую, помимо ее собственного желания и вопреки обстоятельствам, во всех направлениях рассылало ее тело.

Он вспомнил пересуды дядьев о том, что если женщина в одиночку отправлялась в Европу, то она скорее всего занималась там дурными делами, и потом даже по возвращении домой у нее не могло быть шансов найти себе достойного мужа. Но с тех пор, как он покинул дом, много чего произошло, и уж конечно, его больше не мог смутить прямой женский взгляд.

В Маракеше не только Мбарек, сын больного дядьки, позвавшего дать свою часть взноса на дорогу, втайне от отца торговал собой, но повсюду – в ночных барах, у рынка, практически на любом углу этого города даже скромно выглядевшие девушки и юноши предлагали себя за двадцать-пятьдесят дирхамов.

В последний день он забрел в район, где встретил только двух мальчишек, спросил дорогу и понял, что опять заблудился. Отчаявшись, начал плутать и пошел на запах корицы, куркумы, тмина, бадьяна, кориандра, гвоздики, перца, мяты, кожи, навоза, лежалого мяса, пота и всего этого вместе. Запахи бередили, отвлекали от маршрута, зазывали в прошлое, и оно казалось настолько полновесным, что точно не могло больше принадлежать тому, кто сегодня был так печален. Вскоре пряные и зловонные улицы заполнились потоком людей. Они вели навьюченных ослов, толкали повозки, катили велосипеды. У рядов лавок со специями дымок жареной рыбы напомнил о голоде и, подурачив чуть-чуть, вывел, наконец, на площадь. Снова он увидел заклинателя змей и акробатов, а в стороне – старика в темных круглых очках. Он был похож на слепого, но сразу же передразнил Амастана, изобразив гримасу, которая, должно быть, напоминала его растерянный вид: «Кажется, этот парень потерял своего осла, или осел с помощью магии напялил на себя личину парня», – проскандировал он. Народ засмеялся, старик ударил в бубен, и оркестрик подхватил ритм.

После вечерней молитвы пришел Мбарек и, побродив вокруг ломящихся от морской снеди прилавков, пройдя мимо сцепившихся на грязном ковре малолетних боксеров, они загляделись на танцовщиц в длинных платьях со звенящими подвесками. Музыка, их откровенные движения и самопоглаживания, распутство их толкающих на немыслимое взглядов, запахи этого города, веселый рокот голосов, упругие волны людей, треск куда-то спешащих мотороллеров казались сегодня объемнее, чем вчера или третьего дня и, словно опухоль, распирали изнутри, саднили, будто заноза. Невидимая, прозрачная стена отделяла его от всех остальных. Завтра эти люди будут точно так же высасывать сладковатый сок из клешней зажаренных на гриле крабов, подтрунивать друг над другом, расспрашивать о городских новостях, спешить домой с еще теплым хлебом, а его уже здесь не будет. Он вбирал в себя напоследок блеск глаз из-под платков, складки тканей, огруглость плеч, трепыхание грудей, все самое неуловимое и особенно все то, что напоминало ему о Ркие. Любая женщина сегодня казалась ему слабым отражением ее красоты и грации, танцовщицы же под светом газовых фонарей волновали и лишали его последнего мужества.