Читать книгу - "Портрет в сиреневых тонах и другие истории - Елена Ронина"

Здесь, по рассказам Тамары, отдыхать принято только семейными парами. Может, они дома друг друга не видят? Почему они так смотрят пристально друг на друга? С такой заинтересованностью? И на других теток мужики вообще не смотрят? И почему у нас мужики так легко забывают собственных жен и с таким же интересом смотрят по сторонам? Может, мы что-нибудь неправильно делаем? Или все-таки дело в национальных традициях?

По рассказам той же Тамары, дело здесь в том, что, во-первых, семьями здесь обзаводятся поздно, и, решаясь на такой шаг, люди сто раз подумают, зачем они это делают. И во-вторых, развестись практически невозможно. Жене после раздела имущества достается так много, что развестись с ней означает остаться практически без штанов. Так что легче на нее влюбленно смотреть и ездить с ней в отпуск, чем без штанов-то!

Хотя… а может, люди действительно друг друга любят, или ценят, или уважают? Я вот лично в это верю!

И вот с этой своей верой я уже третий день ни с кем не разговариваю. Разговариваю только вечером. Удалось найти общий язык с тапером из вечернего бара. Тапером оказался молодой венгр-пианист Марек. Я единственная, кто, слушая его музыку, смотрел на него. (Остальные же все время смотрят друг на друга.) Поэтому уже к концу первого вечера Марек поинтересовался, может, мадам хочет послушать что-нибудь особенное?

– А может, вы по-немецки говорите?

– Говорю. Почти все венгры говорят по-немецки.

– Ура! Тогда французский шансон.

Я хлопала Мареку, помогала расставлять ему вечерами ноты. И так я ему понравилась, что ради меня он пообещал завтра продемонстрировать новый смокинг, который купил за бешеные деньги и очень им гордился.

На следующий день смокинг был продемонстрирован. Марек принес его на вешалке, в целлофановом мешке.

– А почему не надел-то?

– Берегу.

Понятно. Ну что ты тут скажешь?

Как-то вечером Марек принес целую папку русских нот. Тут были и романсы, и песни – и русские, и цыганские.

– Понимаешь, я их никогда не слушал. Помоги. И по ритму и по стилю ничего не понимаю.

– Да запросто! – Ну, думаю, повезло. Кто ж когда меня еще спеть-то попросит, да еще и слушать при этом будет?!

И вот мы полночи с Мареком пели «Калитку» и «Подмосковные вечера». Это был мой последний вечер в Ивердоне и вообще в Швейцарии. Было немножко грустно. И мой Марек загрустил:

– Вот ты уедешь, кто меня слушать будет?

– А ты для себя играй.

– Для себя неинтересно…

– Тогда играй «Калитку» и думай обо мне!

Я уже от всего устала, хотелось домой. Я практически пришла в себя, уже могла адекватно соображать, расставить в своей жизни приоритеты, понять, что для меня важнее, и где в моей жизни находятся дом, дети, муж, работа.

Пора домой. Наверное, неделя была все-таки не совсем «имени меня», а таким выходом из послеродовой депрессии. Вот следующий отпуск, наверное, уже может быть как раз «имени меня». А пока был в основном этого «меня» поиск. Но, по-моему, я его наконец нашла – этого «меня». Теперь я четко знаю – «я» снова есть. И все у меня в жизни хорошо и правильно.

По приезде домой я долго благодарила туроператоршу за то, что мой отдых был именно таким. И еще очень хотелось как-нибудь отблагодарить Тамару. Я вообще после отдыха как-то подобрела. Может, это ленинские отголоски после Швейцарии сказались? Ленин же очень добрым был, как нас в школе учили, детишкам елки устраивал, лампочки электрические зажигал. Вот и мне все время хотелось где-нибудь лампочку включить. Хотя бы для конкретной Тамары.

Моя умная сестра придумала, что ей надо послать пару книг. Наташа сама сгоняла в книжный магазин, купила свежие тома Донцовой и Марининой, и я послала это со следующими путешественниками в Женеву. Тамара была в восторге, книжками зачитывалось все швейцарское посольство, а мне пошли посылки из Женевы с милыми вещичками для Павлика. Такая наша посылочная дружба длилась года четыре. Павлик рос, и Тамара, никогда не видя его, всегда попадала в размер, а я старалась угадывать ее меняющиеся книжные вкусы. С годами эта дружба сошла на нет. Но не забылась. Как и сама «ленинская» поездка, и «Тати», и ивердонский ресторан. И наверное, это был единственный случай в моей жизни, когда кто-то восхищался моим пением!