Читать книгу - "Свинг - Инна Александрова"

Отец какое-то время оставался в доме, решив собрать хоть немного вещей, а в этот момент Иваниха, уже «отловив» каких-то двух немцев на мотоцикле, вела их к нашему дому со словами «юде, юде». Это видели русские соседи.

Немцы «управились» быстро: схватив и отведя отца чуть в сторонку, несколькими выстрелами из автоматов положили на землю. Его, бывшего красного конника, человека очень сильной воли…

Почему отец не вырвался, не побежал? Наверно, во-первых, потому что от мотоциклистов он бы все равно не убежал, во-вторых, видно, не думал, что вот так — только за то, что еврей — его запросто положат. Кто знает, что промелькнуло в этот миг в его голове? Он был убит и неизвестно, где зарыт: на следующий день, как сказали те же соседи, трупа во дворе уже не было, а Иваниха продолжала жить и, как сказали соседи, ее видели в чем-то из маминого гардероба…

Кто такая Иваниха и почему так поступила? Жила эта женщина на «задах» в покосившемся домишке с сыном-пьяницей. Когда сын напивался и бил ее, она орала на весь двор. Соседи привыкли и не реагировали. Видно, особая зависть была у нее к нашей семье: отец был трезвым, неплохо зарабатывал, работала и мама. Зависть, подлая зависть к нормальным людям жгла эту люмпенку, и вот, наконец, настал ее «звездный» час. Только почему, почему, спрашиваю, мозги ее были повернуты в сторону убийства? Да потому, что произвела она на белый свет подонка. Значит, еврей был виноват, что родилось это «сокровище».

Не стал, не стал сводить с нею счеты, хотя надо было, надо. Оставляя зло безнаказанным, способствуем сотворению нового. Уехал из Бобруйска, пробыв в нем только сутки, и больше никогда в этот город не возвращался.

Мама с сестрой, пройдя все круги ада эвакуации, попали в Ленинград — блокада уже была снята. Сестра, сдав экстерном экзамены за десятый класс, поступила в медицинский, мама работала комендантом общежития в этом же институте. Им дали восьмиметровую комнатку. Жили на крохотную мамину зарплату и сестрину стипендию. По случаю досталась швейная машинка: мама начала прирабатывать шитьем. Я нашел их в Ленинграде в начале сорок четвертого.

Мама была очень нездоровым человеком. Как и бабушку, ее мучила бронхиальная астма. Но, не разгибаясь, от приступа до приступа, она работала. Когда сестра вышла замуж и с мужем-военным уехала жить в Ригу, они взяли, конечно же, маму. Сестра и мама никогда не разлучались. Наверно, мама не дожила бы даже до своих пятидесяти восьми, если бы не лечение и уход, которые получала от дочери-врача. Сейчас сестра — тоже уже старый человек — в ближнем зарубежье. Муж ее умер, и с дочерью — нездоровым человеком — им живется очень тяжело. Помочь не могу: моей пенсии — хотя она и военная — хватает только на квартиру и еду. Сэкономить, чтобы послать, получается нечасто.

И еще, пока не забыл. С Валентином Петровичем Глушко долго поддерживал связь — почти до самой его смерти в восемьдесят девятом. Всякий раз, как выходила у меня новая книжка, посылал, как бы «отчитываясь». Конечно, понимал, что ему, академику, ставшему таким известным, все это, наверно, ни к чему, но «отчитаться» хотелось. Он никогда не оставлял мои «посылки» без внимания.

…Да, так спрашивайте, о чем еще хотели. Почему не еду к младшему сыну в Израиль? Был в прошлом году. Хорошая страна. И израильтяне ее очень любят — есть за что. Ощущения осадного положения нет, и по домам никто не прячется. Люди хорошо понимают, для чего существует их государство, в отличие от всего мира, который ни хрена не хочет понимать. Еще раз говорю: хорошая страна, но… не моя. Моя — вот тут, вот это.

Принято считать, что евреи ищут «теплое местечко», но это не так. Как и все, евреи — разные, и местечки разные. И не все местом определяется. Нужен еще дух, душа, нужны еще вот эти березы, что у меня под окном, эти старики, к которым хожу в совет ветеранов, которые и свели нас с вами. Не все, не все построено на выгоде.

Что думаю о человеческой нравственности? Ну и вопросики задаете! Тут диссертацию впору писать. Нравственность у человека можно воспитать только тогда, когда нравственны условия, в которых он воспитывается. Человечество же, к сожалению, все время сбивается с пути свободы на путь принуждения. В человеческой цивилизации машины все больше и больше вытесняют духовное. Религия все больше подчиняется прагматичности. Обществом все более овладевают разрушительные тенденции, а отсюда — войны, конфликты. И это потому, что в человеческом подсознании гнездятся демоны — особенно в больном сознании. Когда они вырываются наружу, начинается «дух толпы».

В человеческом обществе мало разумных идей, способных объединять и воодушевлять. Люди все больше и больше хотят власти, а власть и кровь пьянят и развращают. С другой стороны, людей приучили верить — верить бездумно, безраздельно, безрассудно, а потому они превращаются в быдло. И в то же время каждый человек — ну, почти каждый — с виду такой уверенный в себе, наглый, ершистый, колючий, полон сомнений и растерянности. Некоторые, встав в позу «хозяина жизни», каленым железом выжигают в себе все сомнения и окончательно расчеловечиваются, а большинство, думаю, уживаются с этими сомнениями, с этой растерянностью, мучаются, страдают, стыдятся кратких свиданий с совестью. Но это — оставляет человека человеком.

Как понимаю наших людей? Скажу об интеллигенции, о городских. Людей деревни плохо знаю. Наша интеллигенция склонна прижиматься к власти, если власть проявляет о ней хоть какую-то заботу. И эти ласки воспринимает рабски, как милость. И уже готова расцеловать власть, и уже говорит о власти, задыхаясь от восторга. Наша интеллигенция быстро устает — раньше остального народа. А народ не любит свою интеллигенцию, не доверяет ей, третирует ее. Как сказал Андрей Вознесенский: «О, родина, была ты близорука, когда казнила лучших сыновей, себе готовя худшую из казней…» Это — вечная тема России.

Не удивляйтесь, что цитирую. Последние годы читаю и перечитываю поэзию: тянет. Освобожденный от техники ум еще кое-что воспринимает.

Народ наш жалостлив: самозабвенно жалеет себя, хромую собачку, зашибленную кошку. Но почему-то совершенно не жалеет десятки миллионов душ, загубленных в сталинских лагерях.

У нас, чтобы оставаться честным, часто надо быть еще и очень умным. И не привыкли мы объективно оценивать качество проделанной работы ни на производстве, ни в науке, ни в политике. Не потому, что сложно создать критерии оценок. Просто значительная часть общества приучена жить по принципу «не наврешь — не проживешь». Наша главная экономическая проблема — как у всех отнять, чтобы каждому прибавить. Расстрельная идеология: посадить бы кого-нибудь, расстрелять… А что сам окажешься расстрелянным — невдомек.

Стоит ли возвращаться назад и «искать» коммунизм? Сам был в партии сорок восемь лет. А как мог не быть? Еврей, наисекретнейшая работа. Кто бы допустил? Коммунизм, как знаете, пал не только в Советском Союзе. Во всем мире. Идея создания коммунистического общества — утопическая. От внутренней слабости он пал, саморазложился. Смотрите: большевики, захватившие власть в семнадцатом, залили страну потоками крови; Сталин засадил миллионы в ГУЛаг; последователи Сталина тоже не вывели общество из стагнации. Но «курилка» еще жив и даже прибирает иногда к рукам молодых. Господи! Что они понимают… А ведь как верно сказал Игорь Губерман: