Читать книгу - "Каменное брачное ложе - Харри Мулиш"

— Русские этого никогда не сделают, герр доктор. Человека, который этого хотел, в тысяча девятьсот двадцать девятом году выслали из страны. Его звали Троцкий. Коммунисты — не идеалисты вроде вас; у них несколько другое понимание истории.

— Я не имел в виду, что некоторые наступательные войны справедливы, а другие — нет.

— А что вы тогда имели в виду?

— Немного прояснить все это для себя. Вот вас разве не интересует, почему вы любите руины? У вас нет никакой теории на этот счет?

— Я меньше занимаюсь самоанализом, чем вы. Они кажутся мне красивыми. У вас есть какое-нибудь хобби?

— Садоводство.

— Здорово. В точности как Фридрих Великий. Когда будете возвращаться в Берлин, вам непременно надо заехать в Потсдам, в Сансуси, его любимый маленький замок. Оттуда открывается прелестный вид на лес. И что, вы думаете, виднеется там, вдали?

— Руины.

— Ах, вы там были?

— Я об этом слыхал, — сказал Коринф и подумал: «Я все еще на шаг впереди него». — Но почему вы находите их красивыми?

— Похоже на то, что это становится опасной темой, — засмеялся Шнайдерхан. — Фрау Вибан спросила, как это возможно, вы — почему. Что я должен сказать? В мире всегда были люди, которым они нравились. Пиранези, Альтдорфер, Рейсдал, Пуссен, Вордсворт… Вы видели Пиранези, его тюрьмы и римские развалины? Я не знаю. Мир раскрылся до самого горизонта, уничтожив предметы первой необходимости, сказал Хайдеггер: тоже не кремлевский философ. Почему я должен создавать какую-то теорию? Вы не можете себе представить, что кто-то относится к себе серьезно? — (Мерзавец, подумал Коринф.) — Что может быть прекраснее природы, которая остается прекрасной благодаря работе людей? Обвитые лианами руины храмов в джунглях Индии. Талая вода в желобках шиферной крыши, блестящая на солнце. Наполеон, который все-таки напал на Россию. Американцы в Дрездене. Туман в большом городе. Есть ли что-либо прекраснее старости? Старик. Книга, которую никто больше не читает. Судья, который идет к проституткам. Человек, сошедший с ума. Палач…

Они посмотрели друг другу в глаза. Последнее слово, проскочившее между ними, еще не отзвучало. Коринф увидел, что на лбу его собеседника выступил пот; почувствовал, как дергается его нижнее веко, и понял, что Шнайдерхан заметил это. Он выругался про себя и посмотрел в чужие карие глаза. Венера спала. Клап-клап, клап. Обнаженная. Все слишком ужасно. Вещи отрицают смерть, и когда приходит смерть… Нагота неуязвима. Карие глаза. Зрачки — на что они смотрят, на какую вещь? Что это было?

— Простите. Извините, пожалуйста…

Они разом посмотрели вверх. Женщина, в восхищении слишком далеко отступившая от картины, наткнулась на них.

— Ничего, — сказал Шнайдерхан и поднялся. — Ничего.

— Садитесь, — сказал Коринф и тоже поднялся.

— Я совсем не имела в виду… Просто засмотрелась на эту чудесную картину, и…

Держась рядом, они вышли из зала. Спустя минуту, в коридоре, где висел Беллотто[38](«Вид нового рынка в Дрездене со стороны Еврейского квартала»), Шнайдерхан сказал:

— Может быть, вы и правы насчет будущего. Может быть, чувство истории исчезает. Бог знает, наступят ли времена с традициями и табу, как в примитивные эпохи, и была ли история только короткой вспышкой света между темным временем пирамид, воздвигнутых три тысячи лет назад, и временем новых пирамид, которое начинается теперь, быть может, более успешным. Тогда мы — первое поколение на земле без будущего. — Он положил руку на рукав Коринфа, остановился и сказал без перехода, словно ответ должен был только подтвердить его утверждение: — Скажите честно, герр доктор, вы влюблены во фрау Вибан?

Они стояли у лестницы в холл. Снизу доносились голоса. Коринф повернул часы на руке.

— Что вы сказали?

— Мне кажется, вчера я заметил особое выражение ваших глаз в автомобиле, когда положил ладонь ей на колено.

Он убрал руку. «До чего же он похож на кота, — подумал Коринф, — я все-таки недооцениваю его».

— Вы заметили водку с перцем.

— Рассказать вам историю ее жизни?

— Вы так хорошо ее знаете? — Коринф удивленно посмотрел ему в глаза; он знал ее лучше любых глаз — какие глаза были у Хеллы?

— Абсолютно, — сказал Шнайдерхан и начал спускаться с лестницы. — Я вчера впервые ее встретил, там же, где вы. Ее отец был социал-демократом. В тридцать третьем стал национал-социалистом, потому что социал-демократы в Первую мировую совершили предательство и потому что Гитлер, по крайней мере, что-то делал. Но продолжал называть его «этот маляр». В тридцать девятом фрау Вибан вступила в компартию, и ее отец, спасая дочь, заплатил огромные деньги. По той же причине он поступил в сороковом в эсэсовские части. Дочь его в ту пору была влюблена в капитана люфтваффе, который в сорок третьем погиб в Северной Африке. А она записалась добровольно медсестрой на Восточный фронт…

— Фрау Вибан с тридцать девятого по сорок пятый год сидела в концлагере.

Коринфу показалось, что он с размаху вонзил топор в живое дерево. Они стояли у гардероба. Шнайдерхан уже положил номерок на прилавок; он смотрел на Коринфа расширенными от ужаса глазами. У Коринфа задрожали колени. Шнайдерхан облизнул губы.

— Ах, — пробормотал он, — я и не знал…

— Пожалуйста, сударь, — гардеробщица положила его пальто на прилавок, а сверху пристроила камеру.

— Дантисты в Освенциме, — сказал Коринф мягко, — ожидали у выходов из газовых камер. Когда двери раскрывались, мертвецы стояли голые, очень плотно друг к другу, потому что некуда было падать. Семьями. Тела были влажными от пота и мочи, покрыты дерьмом и менструальной кровью. Пока рабочие вытаскивали золото и брильянты из задниц и половых органов, дантисты-эсэсовцы выламывали из челюстей щипцами и молотками золотые зубы и коронки. — Кровь стучала у него в висках. — Все так? Поправьте меня, если я ошибся. Поправьте меня, герр доктор.

Шнайдерхан посмотрел направо, налево, нахлобучил шляпу и потащился к двери. Коринф догнал его, развернул к себе лицом и гаркнул:

— Отвечай!

— Нет… я… — Шнайдерхан, совершенно непохожий на себя, ощупал свое пальто, перекинутое через руку, и посмотрел на Коринфа, на лице его вдруг отразилась открытая ненависть. — Да, — сказал он и быстро отодвинулся назад, словно боялся, что Коринф его ударит.

«Я до тебя добрался», — подумал Коринф; продолжая смотреть на Шнайдерхана, он глубоко вздохнул и улыбнулся. Губы Шнайдерхана дрожали.

— Чего вы смеетесь? — Он вцепился, как краб, в свое пальто и камеру. Коринф надел шляпу и сказал:

— Как вы думаете, не поделиться ли мне этой информацией с оккупационными властями?