Читать книгу - "Золотая тетрадь - Дорис Лессинг"

Она повернулась к нему, постель была убрана. Они улыбались друг другу, иронично.

— Я люблю свою жену.

Анна засмеялась.

— Ага. Именно поэтому я с ней развожусь. Или она разводится со мной.

— Что ж, и меня однажды любил мужчина — я имею в виду, по-настоящему любил.

— Ну и?

— Ну и он меня бросил.

— Можно понять. Любовь — дело слишком сложное.

— А секс — слишком холодное.

— Хотите сказать, что с тех пор вы храните целомудрие?

— Вряд ли было бы уместно так сказать.

— Я так и думал.

— Все равно.

— Теперь, когда мы прояснили наши позиции, не могли бы мы лечь в постель? Я немного перебрал и хочу спать. А спать один я не могу.

Эти слова — «А спать один я не могу» — были произнесены с холодной беспощадностью человека, дошедшего до края. Анна испугалась, а потом посмотрела на него внимательно, изучающе, изо всех сил стараясь понять его состояние. Милт сидел на ее столе и улыбался, его состояние было отчаянным, но он держал себя в руках.

— Я пока еще могу спать одна, — сказала Анна.

— Тогда, исходя из преимуществ вашего положения, вы можете проявить великодушие.

— Очень мило.

— Анна, мне это очень нужно. Когда кому-то что-то очень нужно, мы ему это даем.

Она ничего не ответила.

— Я не стану ничего просить, не стану ничего требовать и уйду, когда мне скажут.

— Да уж, — сказала Анна. Она вдруг сильно разозлилась; ее даже затрясло от злости. — Никто из вас ничего не просит — ничего, кроме всего, но только ровно на такое время, пока вам это нужно.

— В такое уж время мы живем, — сказал он.

Анна рассмеялась. Ее гнев прошел. Он тоже засмеялся. Неожиданно, громко, с облегчением.

— А где вы провели прошлую ночь?

— У вашей подруги Бетти.

— Она не моя подруга. Она подруга моей подруги.

— Я провел с ней три ночи. После второй она сказала, что меня любит и что готова уйти ко мне от мужа.

— Весьма прямолинейно.

— Ведь вы не стали бы так делать, правда?

— Вполне могла бы. Как и любая женщина, которой очень понравился мужчина.

— Но, Анна, вы должны понять…

— Ах, я все понимаю очень хорошо.

— Тогда мне не нужно застилать свою постель?

Анна расплакалась. Он к ней подошел, сел рядом, обнял ее одной рукой.

— Какое-то безумие, — сказал он. — Мотаешься по миру — я мотаюсь по всему миру, вам сказали? — открываешь какую-нибудь дверь и обнаруживаешь, что за ней скрывается человек в беде. Стоит только приоткрыть очередную дверь, ты тут же видишь разбитого вдребезги человека.

— Возможно, вы просто выбираете именно такие двери.

— Даже если так, на моем пути встретилось немыслимое количество дверей, открыв которые… не плачьте, Анна. Не плачьте, если только вам это не в радость, а похоже, что не в радость.

Анна позволила себе откинуться назад, на подушки, она лежала молча. Он сидел с ней рядом, сгорбившись, пощипывая нижнюю губу, сидел печальный, умный, непреклонный.

— Что позволяет вам надеяться, что наутро второго дня я не скажу вам: «Я хочу, чтобы вы со мной остались?»

Он осторожно проговорил:

— Вы слишком для этого умны.

Анне была неприятна его осторожность, она сказала:

— Это будет мне эпитафией: «Здесь лежит Анна Вулф, которая всегда была слишком умной. Она их отпускала».

— Могло быть и хуже, вы могли их оставлять, как делают другие, некоторых я знаю лично.

— Да, полагаю, это так.

— Пойду надену свою пижаму и вернусь.

Оставшись одна, Анна сняла халат, поколебалась, выбирая, что ей надеть — ночную рубашку или пижаму, — и выбрала рубашку, инстинктивно зная, что он бы предпочел, чтобы она была в пижаме: это было своего рода заявлением.

Он вошел, в очках, в халате. Она уже лежала, он помахал ей рукой. Потом он подошел к стене и начал отдирать кусочки газетной бумаги.

— Маленькая услуга, — сказал он, — но, как я чувствую, уже несколько запоздалая.

Анна слышала тихий звук рвущейся бумаги, тихий стук кнопок, осыпающихся на пол. Она лежала, заложив руки за голову, и слушала. Она чувствовала, что ее взяли под защиту, что о ней заботятся. Время от времени она приподнимала голову, чтобы посмотреть, как у него идут дела. В комнате медленно и постепенно проступала белизна стен. На эту работу ушло немало времени, более часа.

Наконец он сказал:

— Ну вот, порядок. Первый шаг к спасению еще одной души.

Потом он протянул руки, чтобы собрать акры грязных газетных вырезок с пола, задвинул груды газет и журналов под ее рабочий стол.

— А что это за книги? Еще один роман?

— Нет. Хотя однажды я и написала роман.

— Я его читал.

— Он вам понравился?

— Нет.

— Нет? — Анну это приятно удивило. — Что ж, очень хорошо.

— Деланно красивый. Вот как я бы выразился, если бы меня спросили.

— На второе утро я попрошу, чтобы вы остались, это уже подкатывает, я чувствую.

— Так что это за полезные тетради?

Он начал открывать тетради.

— Я не хочу, чтобы вы их читали.

— А почему нет? — спросил он, уже читая.

— Их читал только один человек. Он попытался себя убить, это у него не получилось, в результате он ослеп, а теперь он превратился ровно в то, чего хотел избежать, когда пытался себя убить.

— Печально.

Анна приподняла голову, чтобы на него взглянуть. На его лице играла нарочито глуповатая совиная улыбка.

— Хотите сказать, все это — ваша вина?

— Необязательно.

— Ну, я — не потенциальный самоубийца. Я бы сказал, что я скорее кормлюсь от женщин, высасываю жизненную силу у других, но я по складу не самоубийца.

— Хвастаться тут нечем.

Пауза. Потом:

— Что ж, ну да, пожалуй, это так. И, посмотрев на это под разными углами, я бы сказал, что это то, что я хотел бы заявить. Что я и делаю. Я не хвастаюсь. А делаю заявление. Даю определение. По крайней мере, я это понимаю. Что означает, что я могу победить это в себе. Вы бы удивились, если бы узнали, сколько у меня знакомых, которые себя убивают или которые кормятся от других людей, но они этого не понимают.

— Нет, я бы не удивилась.