Читать книгу - "Картина мира - Кристина Бейкер Кляйн"

– Не знаю, – говорю я. – Может, устроим состязание и выясним? Можно колоть дрова или чинить водосток. Или, к примеру, попробуем забой кур?

– Осторожнее, – говорит он со смехом. – Мисс Пэнкхёрст только что осудили на три года тюрьмы – за изменнические речи.

Между нами, я почти уверена, есть искра. Огонек. Поглядываю на Рамону. Она вскидывает брови и улыбается, и я понимаю, что она тоже это улавливает.

* * *

Как-то раз Уолтон приезжает на велосипеде. На нем полосатое полупальто и соломенная шляпа – такую здешние мужчины не надели бы. (Да и полосатые полупальто они тоже не носят.) Рядом с моими братьями он смотрится несколько неуместно – как павлин среди индюшек.

Держа шляпу в руках, теребит ее поля длинными пальцами.

– Я прибыл сделать тебе одолжение и освободить тебя от нескольких яиц. Мне доверили эту серьезную задачу, веришь ли? – А затем, заговорщицки: – Вообще-то они понятия не имеют, что я здесь.

– Схожу за пальто, – говорю я.

– Вряд ли понадобится, – говорит он. – На самом деле не…

Но я уже захлопнула дверь.

Стою в темной прихожей, сердце колотится в ушах. Не знаю, как себя вести. Может, следует сказать, что я нужна…

Стук в дверь.

– Ты здесь? Можно я войду?

Протягиваю руку к крючкам, стаскиваю первую попавшуюся одежду – Сэмову тяжелую шерстяную куртку.

– Кристина? – просачивается по лестнице сверху мамин голос.

– Пошла за яйцами в курятник, матушка. – Открываю дверь, улыбаюсь Уолтону. Он улыбается в ответ. Шагаю за порог, натягивая куртку.

– Два десятка, да? Можешь пойти со мной, если хочешь.

– Ириску? – Протягивает мне кусочек янтарной сласти.

– Хм… конечно.

Он разворачивает ее и дает мне.

– Сладкое – сладкой.

– Спасибо, – отзываюсь я, краснея.

Он жестом предлагает мне показывать дорогу.

– Очаровательное имение, – говорит он, пока мы идем к курятнику. – Со слов Рамоны, когда-то тут был пансион?

Ириска тает у меня во рту. Я катаю ее языком.

– Мои дед с бабушкой принимали летом постояльцев. Называли это все “пансион «Крыша-зонтик»”.

Уолтон смотрит, прищурившись, на крышу.

– Зонтик?

– Ты прав, – говорю я, посмеиваясь. – Совсем на зонтик не похоже.

– От дождя, наверное, защищает все же.

– Не все ли крыши для этого?

Теперь смеется и он.

– Ну, ты скажи мне, когда ответ найдешь.

Уолтон прав: кусачая братнина куртка слишком жаркая. Собрав яйца, стаскиваю ее, Уолтон предлагает посидеть в траве.

– И какой же у тебя любимый цвет? – спрашивает он.

– Тебе правда интересно?

– Чего б и нет? – Ириска цокает у него между зубами.

– Ладно. – Никто никогда не задавал мне такой вопрос. Приходится задуматься. Цвет поросячьего ушка, летнее небо на закате, любимые розы Ала… – Хм. Розовый.

– Любимое животное?

– Мой спаниель Тёпа.

– Любимая еда?

– Я славна своим жареным яблочным пирогом.

– Испечешь мне?

Киваю.

– Ловлю на слове. Любимый поэт?

Это простой вопрос.

– Эмили Дикинсон.

– А, – говорит он. – “Не зная времени зари, все двери отперла”.

– “Как птица, в перьях ли она…”

– Отлично! – восклицает он, явно изумленный, что я это стихотворение знаю. – “Иль как девятый вал”.

– Моя учительница подарила мне сборник ее стихов, когда я заканчивала учиться. Этот стих из самых любимых.

Он качает головой.

– Я последнюю часть так и не понял.

– Ну… – Я чуть медлю с толкованием. А ну как не согласится? – Думаю… Думаю, оно означает, что следует оставаться открытым возможности. В каком бы виде та ни явилась.

Кивает.

– А. Да, похоже. А ты?

– Я – что?

– Открыта возможности?

– Не знаю. Надеюсь, да. А ты?

– Стараюсь. Это преодоление. – Рассказывает, что собирается в Гарвард, чтобы потрафить отцу, хотя сам предпочел бы студгородок поменьше, в Боудине. – Но от Гарварда же не отказываются, верно?

– Почему?

– И впрямь – почему, – отзывается он.

* * *

– Ты ему нравишься, – говорит Рамона, сверкая глазами. – Забросал меня вопросами: сколько мы с тобой знакомы, есть ли у тебя парень, строгий ли у тебя отец. Хочет знать, что у тебя на уме.

– Что у меня на уме?

– На его счет, глупая. Что ты о нем думаешь.

Вопрос вроде как с подвохом, словно меня попросили ответить на языке, которого я не понимаю.

– Он мне нравится. Мне многие люди нравятся, – осторожно отвечаю я.

Рамона морщит нос.

– А вот и нет. Тебе вообще мало кто нравится.

– Я мало с кем знакома.

– Верно, – говорит она. – Но не лукавь. У тебя сердце тук-тук, когда ты о нем думаешь?

– Рамона, ну серьезно.

– Не делай вид, что тебя это возмущает. Просто ответь на вопрос.

– Ой, ну я не знаю. Может, самую малость.

– Самую малость. Это – “да”.

Лето идет своим чередом, Рамона снует между мной и Уолтоном, как почтовый голубь, носит обрывки новостей, впечатлений, сплетен. Для этой задачи она годится безупречно: Рамона – из тех девиц, чьим беспредельному пылу и уму не находится применения, словно терьеру при хозяине-домоседе.

* * *

Поначалу мама ведет себя с Уолтоном чопорно и несколько прохладно, однако постепенно он завоевывает и ее расположение. Я наблюдаю, как он подстраивается под нее, всякий раз угождает ей, именует ее “мэм”, ничего себе не позволяет. Выманивает ее на пикники и вечерние катания под парусом.

– Что ж, у мальчика великолепные манеры, – выдает она под конец долгого обеда на берегу. – В дорогой школе небось набрался.

Однажды утром мама удивляет меня, вернувшись из города с рулоном ситца, пакетиком пуговиц и новой баттериковской выкройкой. Вручает все это мне и небрежно говорит:

– Подумала, что тебе не повредит обновка.

Гляжу на картинку с обложки: платье с юбкой-семиклинкой, облегающим лифом и маленькими перламутровыми пуговками. Ситец красивый, цветочки с зелеными листьями на фоне оттенка бурого сахара. Разделавшись с домашними делами, сажусь за работу, вырезаю все детали выкройки, приколов кусочки ее мозаики к нежной ткани, отметив контуры мелком, щелкаю ножницами вдоль сплошных линий. Тружусь в рыжем свете масляной лампы и нескольких свечей, а солнце скатывается с неба.