Читать книгу - "Кукушкины слёзки - София Привис-Никитина"

Но Милка приняла её великодушно, можно сказать, интеллигентно: налила хорошего вина, благо Виктора не было дома, и выложила перед Люськой её долю. Шикарный сапфировый гарнитур (серьги, кулон и колечко), браслет (серебро с бирюзой), старинную эмалевую пудреницу, отделанную чернёным серебром, и массивный перстень с прозрачным аквамарином. Все эти вещи были уникальны и, скорее всего, в единственном экземпляре. В довесок ещё поставила перед Люсей большую хрустальную вазу, такую лёгкую и изящную, что сердце Люси на мгновенье замерло.

Со всеми этими сокровищами, так легко ей доставшимися, Люся змеёй проползла на кухню, запихнула всё в духовку до лучших времён, пока не спадёт волна. Конечно, Милка права, все эти чудесные вещи придётся продать, носить их в своём районе не безопасно. Подождать, пока уляжется шумиха, и продать за хорошие деньги.

На душе потеплело, одно только червячком точило душу и мозг: сколько же оставила себе Милка, если так по-царски одарила её, Люську?

«Ну, сука, ну вчитэлька! Кому детей своих доверяем, блин?» – бормотала себе под нос Люська, расстилая на ночь постель.

Арестовали Милку в канун сороковин генеральши. Люся лепила на кухне бутерброды для предстоящей поездки на кладбище, когда ворвалась разгорячённая Нинка Меерзон и с порога брякнула:

– Милку повязали, ты представляешь, она брюлики ворованные, пыталась толкнуть через комиссионку! Ну и дура! Педагог грёбаный! Тоже мне принцесса на горошине: этому дам, этому не дам! Ах, мой Витя, ах порядочность, ах чистоплотность в отношениях! Довыпендривалась, что в домушницы пришлось пойти. Вот тебе и Витя! Вот тебе и порядочность!

Люська стояла посреди кухни с обвисшими руками и понимала, что никто ей сейчас не поможет, надо срочно самой избавляться от улик.

На Нинку рассчитывать не приходится, та сейчас вся под впечатлением Милкиного злодейства и, конечно, будет разыгрывать оскорблённую добродетель, хотя бы потому, что сама ни на какой поступок не способна. Ни на хороший, ни на плохой. Живёт со своим поэтом, воображает себя его сладкой музой, глаза от мира зажмурены напрочь. Даже не заметила, как из музы плавно переместилась в разряд обслуги для своего талантливого, но очень козлоподобного мужа.

Вдохновение он уже давно находил на стороне: как ни странно, но претендентки легко находились, и он, окрылённый очередной влюблённостью, слагал вирши. Они лились из него сплошным потоком. Он прыгал по квартире, тряс своей козлиной башкой и только не блеял, захлёбываясь восторгом от собственной гениальности.

Стихи, справедливости ради, надо заметить, действительно, были хорошие. Была в них какая-то светлая печаль, безысходность и вековая мука несбывшейся мечты. Они трогали своёй особой музыкальностью и тоской. Разница между внешним видом поэта и его творениями была разительна. Как разница между Эсмеральдой и Квазимодо.

Стихи – Эсмеральда, поэт, естественно, Квазимодо. Он бегал взад-вперёд по их малогабаритной квартирке, снося на своём бегу стулья, сыпал пеплом и перхотью по коврам и декламировал свои стихи. Пробовал их на вкус и на звук, мучительно докапываясь до самой точной интонации и до самой изысканной рифмы.

В такие моменты, Нинка замирала и самоотверженно строгала на кухне салаты, жарила мясо, пекла пироги. После создания очередного шедевра в пиите просыпался волчий аппетит.

Потом всё утихало. Наступала рабочая стадия огранки созданных шедевров. Всё замирало до очередной неудавшейся любви, когда в миллионный раз непонятый Меерзон выбрасывал в жизнь адекватное состоянию мятущейся души, творение.

Но его печатали, он становился популярным, амбиции возрастали, сам он обрастал нужными людьми, как дуб мхом, а Нинка тихо жила при нём, довольствуясь лишь разовыми радостями, которые прибивала к её берегу насмешница-судьба.

Наскоро выпроводив изумлённую Нинку, Люся стала лихорадочно соображать: куда девать то немногое, что у неё припрятано (в свёртке с цацками дантистов лежали и плоды её мародёрского налёта на мёртвую свекровь). И неизвестно, чьего разоблачения она боялась больше, государственной Фемиды или семейного осуждения? Ну, не в помойку же это всё на самом деле!

Рука сама по себе набрала номер телефона «блаженной» Ляльки: «Только Лялька не предаст и не сопрёт драгоценный свёрток».

Лялька открыла дверь в весёлом кружевном фартучке, в таком же сидел на кухне её сынишка. Они лепили пельмени, рядом колготилась Лялькина колоритная бабушка. Бабушка жарила яичницу с чем-то странным, но приятно пахнущим.

– Люся, вы будете кушать яичницу с мацой? Я вас уверяю, это-таки вкусно, пальчики оближете!

Люся растерялась:

– Лялька, – тихо шепнула она, – бабка, чо совсем плохая, яичница с мочой?

– Ну и тёмная, ты Люська, не с мочой, а с мацой. Маца – это еврейский пресный хлеб, его обычно в пасху едят. Что же тебя твои ушлые евреи не просветили? Или они, кроме Мамоны, никого не признают?

– Какого Мамоны, я не знаю никакого Мамоны? – испуганно моргнула на Ляльку Люся.

– Ладно. Проехали.

– Ляль! У тебя выпить нету?

– Это не ко мне, это к бабуле, она у нас по этой части.

– В смысле? – изумилась Люся.

– Да не в том, конечно, она у нас в семье алкоголем заведует.

– Так ты спроси!

– Бабуля! Там у нас в заначке есть что-нибудь для поднятия тонуса? – блеснула зубами Лялька.

– Щас! – коротко ответила колоритная бабушка и вышла из кухни в комнату.

Погрохотала там, покряхтела и вернулась, держа, как заправский халдей, три крохотные рюмочки в опрокинутой ладошке и початую бутылку коньяку «Десна».

– Это Лялечке подружка из Киева с оказией передала. Ой, Лялечку все так любят, все так любят… – начала, было, бабуля.

Ляля деликатно кашлянула в кулачок и дифирамбы в её адрес угасли. Люся таких крохотных игрушечных рюмочек с роду не видела, потому не мудрено, что она их проигнорировала и уверенным заправским жестом плеснула коньяк прямо в чашку, опрокинула, закусив украинский коньяк еврейской мацой. Бабушкины глаза увеличились в размере втрое, стали даже как будто моложе.

Выпив, Люся сразу приступила к делу, с которым, собственно, сюда и пожаловала. Позвала Лялечку покурить на лоджию и там вручила ей аккуратный свёрток, вкратце изложила сюжетку про то, что вещи не её, но надо сохранить их какое-то время. Никому не показывать и ничего про них не рассказывать. А через пару недель она, Люся, за ними приедет – всего то и делов!

Лялька согласно кивала головой и думала уже о том, как бы поскорее сбагрить подругу восвояси, пока бабуля окончательно не обнялась с инфарктом от таких лихих замашек Лялиных знакомцев.

Люська грациозно выщелкнула за борт лоджии горящий окурок прямо на зелёный газон, что в их маленьком мирке считалось, чуть ли не святотатством и лениво спросила:

– Пойдём, что ли, продолжим?