Читать книгу - "Мойры - Марек Соболь"

Вот другой снимок: несметные толпы славящих его берлинцев, когда он возвращается с очередной победой, захватив Чехословакию, а может, Австрию; под снимком подпись: «По пути его приветствовали миллионы людей».

Это из них склепали ту машину, они были ее шестеренками, пружинами, осями, это их рук дело, и теперь их обязанность — помнить; им, их детям, внукам и еще многим поколениям придется каждый день каяться, предостерегая других, — чтобы время ничего не стерло из памяти. Вопреки желанию некоторых, нельзя забывать, ведь мы, люди, весьма склонны помалкивать, страшиться, мыслить цифрами, оправдывать средства целью, сами мы неохотно мочим руки в крови, но если кто-то делает это от нашего имени, отводим взгляд или одобрительно вопим, увлеченные идеей так называемого общего блага — утопией, отменной почвой для преступлений.

Что я чувствую, когда смотрю на эти снимки, на безмолвные горделивые лица преступников, погрузивших мир в хаос? Жалость, печаль, отвращение, а может, всего понемногу, в зависимости от снимка? И не следует ли из всего этого тоскливый вывод, что все зря, бессмысленно, если мы способны на такое? Но есть одно чувство, которое преобладает во мне и которого я боюсь как огня, потому что оно — причина всякого зла, это оно порождает демонов. Чувство это — ярость. Слепая ярость.

12 октября

Что вы, что вы, дорогая пани! Как вам только такое в голову пришло!

Хотя со стороны и впрямь могло так показаться. К счастью, я вне подозрений, я не в состоянии за вами подглядывать, о чем могу только сожалеть, уж поверьте.

А мы ведь с вами соседи. И очень мило, что вы решились со мной заговорить. У нас знакомых немного, обстоятельства тому не благоприятствуют, сами видите.

Значит, вы — медсестра. В отделении детской онкологии. Боже милостивый, на что же вам приходится каждый день смотреть! Мы уж свое отжили. Но та малышня…

Такая работа. Такая работа.

Сын очень занят, и к нам приходит одна такая из опеки, тоже медсестра, но она женщина простая, не то что вы, институтов не кончала. Сын заплатил, чтобы она приходила. Он в достатке живет, Господь всегда вознаграждает добрых людей.

Эта женщина помогает мне купать Марысю, ходит в магазин. Но больше всего мы радуемся, когда она рассказывает нам новости, что в мире делается. Она такая болтушка, знаете ли, все сплетни про соседей перескажет, а у нас, сами понимаете, других развлечений и нет…

Говорят, в вашем доме проститутка живет, это правда?

Вот видите, нам здесь, спасибо той женщине из опеки, все обо всех известно. Только в лицо никого не знаем. Жена не видит с тех пор, как заболела, а я после кровоизлияния, уже два года как. Гипертония. В молодости люди пускаются во все тяжкие, не берегут себя. Я по крайней мере знаю, за что мне такое выпало, но Марыся… Боже ты мой, за какие грехи…

Ни с кем мы тут не общаемся. Живем в этом доме недавно. Поменяли квартиру, чтобы быть поближе к сыну. Без него пропали бы.

Пока жена еще способна говорить, можем парочку дней прожить самостоятельно, без помощи. Молю Бога, чтобы болезнь Марыси не прогрессировала. Иначе нам, считай, конец. Столько лет мы уже слепые. Мне хотя бы осязание осталось, но она почти ничего не ощущает, это называется рассеянный склероз. Вы, наверное, знаете из медицины…

Тридцать шесть лет было Марысе, когда она заболела. Тридцать шесть. Вроде бы редкость в таком возрасте.

Вам тридцать три? Ну вот, пожалуйста.

Нет, про вас мы никаких сплетен не слыхали. А вы давно тут живете?

Недавно? Поэтому и не слыхали. О каждом можно сплетен насобирать.

Ох, насмешили! Та женщина и впрямь похожа на попугая. Как придет, рта не закроет. Но вот и хорошо, посмеялись немножко, а теперь давайте поболтаем. Правда, Марыся уже с большим трудом разговаривает.

Ну да.

Еще успеем.

Может, зайдете к нам как-нибудь на чашечку кофе? Пожалуйста, не бойтесь, у нас чисто, за нами хорошо ухаживают. Невестка раз в неделю делает генеральную уборку. Золотой она человек. Я тоже еще кое-что могу. Свет и тьму различаю, но края тротуара не вижу, столбы тоже. Вот и приходится пользоваться тростью. Машину на приколе обойду сторонкой, но в столб врежусь запросто.

Навестите нас как-нибудь, мы будем рады. Квартира номер восемь.

Приятно было побеседовать.

19 октября

Сама смерть меня не пугает. Она неотвратима, поэтому нет смысла бояться, единственное, что остается, — приготовиться к ней, жить по-человечески и ждать, когда она придет и задует меня, как свечу, как Павлика на свежевспаханном поле или моего деда. Нетрудно ее принять, если она является на исходе жизни, сметает с поверхности земли лица, покрытые морщинами, и тела, измученные болью. Старость страшнее смерти, особенно печальная старость. Это расплата за грех убожества, за то, что не желали видеть дальше своего носа, это годы в камере смертника, когда разрешено смотреть только вперед, думать только о казни. Те, кто жил достойно, могут на старости лет оглянуться назад, испытать благодать смирения, гармонию с миром и его циклами. Но такую старость надо заслужить.

Смерть страшна, когда является раньше срока, когда отбирает жизнь, прежде чем мы успеваем ею насладиться, прежде чем распознаем ее вкус, либо в тот самый момент, когда мы только-только ее распробовали и пребываем в убеждении, что впереди полно времени. Ужасает смерть несправедливая, будто полоснувшая бритвой исподтишка, — такое отбивает охоту верить в Бога, в глубинный смысл происходящего. Это наказание без вины, неразборчивый меч варвара. Детей в моей больнице приканчивает Бог-зверь, Бог без милосердия, палач по призванию. Тебя забрал Бог — серийный убийца, украшающий свои часовни кусками разорванных тел…

Стараюсь подавить мою личную боль, претензии к жизни, отобравшей Тебя. Ничего не дается просто так, за все приходится бороться, а каждая утрата велит отправляться на новые поиски. Ведь все-таки у меня есть жизнь, значит, я могу идти вперед, и еще много всякого может случиться, но у Тебя нет ничего, Тебе уже нечего искать. Твоя красота — теперь лишь гниющее мясо, Твое тело питает корни травы, а от Твоей прекрасной души остался лишь нечеткий отпечаток в памяти людей, и время этот отпечаток медленно, усердно стирает. Измаил вытирает отравленный меч, и я почти разделяю его радость при виде такой добычи — ликование охотника, подстрелившего оленя с золотыми рогами. Иногда думаю, не сбить ли его со следа: забраться куда-нибудь высоко-высоко и, раскинув руки, самой полететь на встречу с тьмой, лишив его удовольствия…

1 ноября

День Всех Святых. Яркое солнце манит из дома, дождь взял короткую передышку; наверное, это последняя возможность прогуляться нынешней осенью. Прямо с утра поехала на кладбище, зажечь Тебе свечку, ну и конечно, нарвалась на Твоих родителей. Они увидели меня издалека, когда я стояла у Твоей могилы, и, как и следовало ожидать, не подошли. Демонстративно пережидали на скрещении аллеек, пока я уйду. Сначала, если честно, я разозлилась, подумала, что буду стоять там целый день, пока они не окоченеют или не свалятся с ног. Помню на похоронах полный ненависти взгляд Твоей матери. Отец поглядывал на меня с любопытством, без враждебности, даже кивнул, но она была готова спихнуть меня в могилу и засыпать вместе с Тобой. А еще говорят, что горе сплачивает людей…