Читать книгу - "Ангел на мосту - Джон Чивер"

Лучший способ выгнать сплин!

Голос Бетмана, против которого устоять не мог никто, задел девушку, но задел ее как-то вскользь, по касательной.

— Я никогда не смотрю телевизор, — сказала она. — Что вы от меня хотите?

— Я хочу на вас жениться, — сказал он с убеждением.

Она засмеялась, вошла в дом и исчезла в лифте. За пять долларов швейцар назвал Бетману ее фамилию и сообщил ему кое-какие сведения о ней. Ее звали Виктория Хезерстоун, и она проживала с больным отцом в квартире 14-Б.

Утром он пошел на работу и через бюро справок и информации при студии узнал, что мисс Виктория Хезерстоун окончила женский колледж Вассар этой весной и ведет сейчас шефскую работу в больнице на Ист-Сайде. Оказалось, что одна из сценаристок-практиканток на студии училась в одном классе с Викторией и дружила с ее соседкой по комнате. Бетману вскоре удалось попасть на коктейль, где среди приглашенных была и она. Он тут же пригласил ее ужинать в ресторан и убедился, что инстинкт его не обманул. Она была той самой женщиной, которая была ему предназначена, его судьбой. Неделю-другую она пыталась ему противостоять и, в конце концов, сдалась. Но тут возникло новое затруднение. Отец Виктории (он посвятил свою жизнь изучению творчества Антони Троллопа) был человек старый и очень больной, и она боялась, что без нее он погибнет. Этого она бы не вынесла и была готова даже смять всю свою личную жизнь, только бы не иметь на своей совести его смерти. Жить ему оставалось не так много, и она обещала Бетману вступить с ним в брак тотчас после смерти отца. В доказательство своей искренности она согласилась жить с Бетманом покамест невенчанной. Бетман был на верху блаженства. Однако старик не желал умирать.

Бетман жаждал жениться, он хотел, чтобы союз их был освящен, отпразднован и объявлен всему миру. Виктория приходила к нему раза два-три в неделю, но Бетман мечтал не об этом. Старика внезапно свалил удар, и он должен был по настоянию врача покинуть Нью-Йорк. Его перевезли в Олбани, где у него был собственный дом, и таким образом Виктория получила возможность распоряжаться собой, как хотела, за исключением трех летних месяцев. Бетман и Виктория поженились и, несмотря на то, что брак их оказался бездетным, были очень счастливы. Однако первого июня каждого года она отправлялась на остров в озере Сент-Фрэнсис, где умирающий проводил лето, и возвращалась к мужу не раньше сентября. Старик так и не знал ничего о ее замужестве, и Бетману запрещалось ее навещать. Он писал ей (до востребования) каждый день, она отвечала на его письма, но значительно реже, так как, по ее словам, ей не о чем было писать: разве что о кровяном давлении, температуре, стуле и ночных потах своего отца. Всякую минуту казалось, что он на краю могилы. Бетман ни разу на этом острове не бывал и в глаза не видел старика. Поэтому место ее заточения обрело для него некий фантастический характер, а эти ежегодные три месяца без жены были сущей мукой.

В одно воскресное утро он проснулся с таким невыносимо острым чувством любви к жене, что стал громко к ней взывать: «Виктория! Виктория!» Он оделся и пошел в церковь, а после второго завтрака отпустил прислугу и отправился гулять. Было нечеловечески жарко, и казалось, что зноем этим город как бы припаян к самой сердцевине времени, и запах, поднимающийся от раскаленных мостовых, казался древним, как мир. Из опущенного окна машины, проезжавшей вдоль набережной Ист-Ривер, Бетман услышал собственный голос, воспевающий арахисовое масло; и это пение, высвобождаясь из уличного гама, поднималось к нему, как вздох уныния.

Всюду, на всех подъездах к городу, было сильное движение, и при мысли о нескончаемом потоке машин на исходе воскресного дня Бетману представилось, что день этот весь строжайшим образом расписан в соответствии с неким сценарием, не допускающим разночтений. Сценарий этот охватывал все и всему определил свое место: и шумному движению, и золотистому свету, вливающемуся в параллельные потоки улиц, и дальнему рокоту грозы, звук которой был словно одинокий листок, отделившийся от общего звукового ствола, и этой невыносимой духовной зиме его одиночества. Тоска по жене, по его единственной возлюбленной, была всепоглощающей. Как только смерклось, он сел в машину и отправился на север, к ней.

Он заночевал в Олбани и попал в Сент-Фрэнсис уже поздно утром. Это был приятный курортный городок, не слишком оживленный, но и не мертвый. Бетман спросил у лодочника на пристани, как добраться до острова Темпл.

— Раз в неделю она сама приезжает сюда, — сказал лодочник. — Она приезжает за продуктами и лекарствами. Нет, сегодня она вряд ли приедет.

И лодочник показал рукой в сторону острова, погруженного в озеро, примерно на расстоянии мили от пристани. Бетман взял моторную лодку напрокат и поплыл к острову. Объехав его кругом, он нашел небольшую бухту, причалил и привязал лодку. Прямо над головой высился чудовищного вида старомодный коттедж, казалось бы, специально созданный для пожара. Он весь почернел от креозота и в довершение всего был украшен безобразнейшим средневековым орнаментом. Надо всем высилась круглая деревянная башня, окруженная деревянным парапетом, который можно было бы разнести двумя-тремя выстрелами из револьвера. Высокие ели обступали башню, погружая ее во мрак. Несмотря на ясное утро, в доме, должно быть, было темно, так как во многих окнах горел свет.

Бетман взошел на крыльцо и заглянул через застекленную дверь: длинный коридор упирался в лестницу, украшенную двумя деревянными колоннами. На одной колонне высилась несколько потускневшая бронзовая Венера. Она держала в поднятой руке канделябр с двумя электрическими свечками; они были зажжены, чтобы рассеять мрак от обступивших дом елей. Без излишней скромности она расставила ноги, но в этом было и что-то беспомощное тоже, и даже отчасти жалкое — как оно, впрочем, бывает с богиней любви. На другой колонне стоял Гермес — Гермес летящий. Он тоже держал зажженные свечи в руке. Устланная темно-зеленым ковром лестница вела к витражу. Несмотря на сумрак, цветные стекла поражали яркостью и пестротой. Бетман позвонил в звонок, и по лестнице, прихрамывая и не отрывая руки от перил, спустилась пожилая горничная. Подойдя вплотную к дверям, она посмотрела на Бетмана через стекло и отрицательно мотнула головой.

Он толкнул дверь, она беспрепятственно открылась.

— Я мистер Бетман, — сказал он тихим и вкрадчивым голосом, — и хочу видеть свою жену.

— Нельзя. Сейчас к ней нельзя. Она — с ним.

— Мне необходимо ее видеть.

— Нельзя. Пожалуйста, уйдите. Уходите отсюда.

В голосе прислуги были мольба и испуг.

В просветах между ветвями елей блестело озеро, покойное и гладкое, как стекло, но шум ветра, гулявшего в верхушках деревьев, напоминал прибой, и, если зажмуриться, можно было представить, что дом стоит на мысу и кругом него бушует море. Смерть, подумал или, быть может, только почувствовал Орвил, незаконно вторглась во владения любви. Нет, не мертвая зыбь житейщины, не случайное сцепление обстоятельств, а могучие волны давних, скрытых от взоров бурь подхватили его и понесли. Бетман открыл рот и запел: