Читать книгу - "Другие барабаны - Лена Элтанг"

Мне страшно хотелось заполучить эту скатерть, я сразу задумал подарить ее тетке, она такое любила. В прошлый раз я передал ей с оказией вырезанного из осины страстотерпца и получил в ответ открытку: Аbraca-me. Segure-me е nunса me deixe partir.

— У меня чайник недавно сгорел, — задумчиво сказала пани Скайсте. — Старый был чайник. Надо новый купить. Этого мне хватит, если пану не жалко.

— А вам не жалко своих детских волос? — спросил я, немного смутившись.

— Меня не спросили, когда косы остригли, — она поджала губы. — У моей матери, видно, были для этого причины. Может, у нее под рукой не оказалось ниток?

Мне была понятна угрюмая улыбка соседки, у моей матери тоже на все были причины, ей одной ведомые. Ее гнев был молчаливым, но полным отравы, как отвар болиголова, и я боялся его, как дети боятся знакомых предметов, преображающихся в темноте.

Помню, как я испугался, когда нас с теткой застукали в ванной, где на ней было только подобранное впопыхах полотенце, а я был бледен, будто Арес, барахтающийся в бронзовой сети. Мать повернулась тогда, не сказав ни слова, пошла к себе, заперлась и ходила там, бормоча и роняя вещи на пол. Тетка же, одевшись и высушив волосы, прошла мимо ее комнаты и стукнула костяшками пальцев в дверь:

— Юдита, в тебя полуденный бес вселился? Мы уходим гулять, придем поздно.

Мать не ответила, но ходить за дверью перестала.

— Маменька сочла сливы, — сказала тетка насмешливо. — Одевайся, Косточка, и выведи меня отсюда, ради Бога, на чистый воздух.

Хотел бы я и сам выйти отсюда на чистый воздух, в камере пахнет, будто в курятнике на нашем хуторе в Друскениках, окно открывать не разрешают — второй день идет снег, валится толстыми хлопьями, будто пух из ангельских перин. Охранник сказал, что последний раз он видел снег в январе две тысячи седьмого, и с ухмылкой добавил, что бумажный пакет пригодится мне для сегодняшней прогулки.

В тот вечер в Капарике я тоже бродил по окрестностям с чем-то вроде camisinha на голове. Зонтика в коттедже не нашлось, так что я взял во дворе пластиковую корзину, в которой плавали малярные кисти, выплеснул воду и вышел под дождь, держа корзину над собой. Дождь показался мне ледяным и ядовитым, наверное, оттого, что я со страху выкурил две самокрутки подряд и стал необычайно ко всему чувствительным.

В сторону пляжа идти было бесполезно, там и днем-то почти никого не было, так что я пошел в сторону поселка, надеясь увидеть свет в окне или припаркованную во дворе машину. Найти людей, позвонить от них в полицию и создать себе алиби, вот что я придумал, а придумав, немного успокоился и перестал трястись. Поселок был темным и пустым, только фонари на главной улице сияли в мокром тумане, будто огни святого Эльма на мачтах. Я брел вдоль заборов, с отчаянием вглядываясь в зашторенные окна — в такое время на даче могут оказаться только тайные любовники или старики, с глаз долой сосланные из города.

Я дошел до конца улицы, представляя себе одинокую старушку, сидящую в кресле у камина, с горячей бутылкой в ногах, у такой старушки непременно будет сиделка, а это два свидетеля! Потом я представил двоих ненасытных подростков на родительской кровати, в спутанных простынях, не слышащих моего стука, не желающих знать ни дождя, ни страха, ни чужой крови. Я позавидовал им, сворачивая с дороги, чтобы идти в соседний поселок, Трафарию, и в этот момент увидел пальмовую шляпу. Шляпу оставили на столбике деревянных ворот, полагая, что пальмовое волокно не зря выдерживает тропические ливни — я взял ее в руки и сразу вспомнил азиатку, которую видел днем на пляже.

Подтянувшись на руках, я заглянул во двор — рядом с крыльцом не было ни машины, ни велосипеда, но в глубине дома, за шторами мелькал блуждающий огонек, как будто по комнатам кто-то ходил со свечкой. Белая кнопка коротко всхлипнула, но звонок не зазвенел. Я постучал костяшками пальцев по косяку, позвонил еще раз, постучал каблуком в нижнюю доску, обитую жестью, и, наконец, набрал горсть мелких камней и перекинул ее через стену. Что-то стеклянное зазвенело, посыпалось, хлопнула входная дверь, и послышались быстрые, разъезжающиеся шаги по мокрому гравию.

— Мне нужен телефон! Позвонить в полицию! Пустите, я ваш сосед, я вам не помешаю! — судя по тому, как охрипло мое горло, я стучал долго и кричал слишком громко. Человек некоторое время постоял за воротами, размышляя, потом я услышал, как осторожно поскрипывает гравий, и понял, что он уходит в дом, не сказав мне ни единого слова. Я снова подтянулся, держась за резные столбики, успел увидеть спину азиатки, ее блестящий зонтик, и — дверь захлопнулась.

Я поднял корзину над головой и пошел в сторону терминала, думая о том, что двадцать минут уже потеряны, еще двадцать — и в моем алиби не будет никакого смысла, за три четверти часа отсюда можно добраться до города, даже автостопом. В кармане моего плаща зазвонил телефон и тут же замолк, будто захлебнулся дождевой водой. Я встал под крышу автобусной остановки, достал его, с трудом перебрал кнопки мокрыми руками. Мне казалось, что минула целая ночь с тех пор, как я включил в коттедже камеры, но цифры на экране говорили, что прошла едва ли пара часов. В списке пропущенных звонков высветился номер Додо. Merda! Как я мог забыть о ней?

— Константен, детка! — когда я перезвонил, она сразу ответила, весело и пьяновато. — Собираешься домой? Ну как, полюбовался на задницу моего мужа?

— Я даже лица его не видел, — я с трудом перевел дыхание. — У твоего мужа странная манера выражать свои чувства. На нем была маска, вернее, шапка с дырками. А в руках пистолет.

Кровь шумела у меня в висках, заглушая дождь. Я стоял на остановке, смотрел на краны в новом порту, похожие в тумане на шесть голов гомеровской скиллы, и ждал, что ответит Додо.

— Разве это не забавно? — хихикнула она. — А бархатных наручников на нем не было?

— Некому было их надеть. Сеньор Гомеш выстрелил в свою любовницу несколько раз подряд.

— Гомеш?

— Ты пытаешься впутать меня в скверное дело, но это у тебя не выйдет.

— Что не выйдет? Алло! — она сердито подула в трубку, как будто в ее мобильном телефоне была мембрана с угольным порошком.

— Не знаю, что ты затеяла, Додо, пантомиму или живые картины, но я требую, чтобы тело убрали из дома к моему возвращению. Иначе я позвоню в полицию, не сомневайся.

— Тело? Ты что, уже прикончил мою выпивку? — она, наверное, сидела в каком-то баре, я слышал музыку и веселое стеклянное позвякивание.

— Ты слышишь, идиотка? У меня весь дом в крови, — сказал я, все еще надеясь, что она засмеется и скажет: «Ага, испугался? Здорово мы тебя разыграли?»

— Vete al cuerno! В какой еще крови? — Додо явно вышла в другую комнату, потому что в трубке стало совершенно тихо. — Костас, что ты несешь?

Костас, она меня сроду так не называла, только «ниньо» или — Константен, на английский манер.

— Приезжай сюда. — Ноги у меня закоченели, я сел на скамью и привалился спиной к стене. — Твой муж пристрелил человека, и это было не в разгаре любовной игры. Он убил ее — или его — даже не сняв плаща, выстрелил и ушел. Быстро приезжай и разбирайся с этим сама.